Потом я увидела рядом с нами профессора, который обмяк в кресле.
— Он храпит. Хочешь, я его тоже ударю?
Мы оба рассмеялись.
— Кстати, я Джон.
Я вскинула брови, как бы говоря: «Да неужели?» Мы раньше не встречались, но доктор Джон Качиоппо не нуждался в представлении, по крайней мере на конференции по социальной нейронауке. Я зачитывалась его статьями еще в аспирантуре. Однако я и не подозревала, что он так хорош собой. У него была оливковая кожа, русые волосы с проседью и жилистое тело. А густые усы, вместо того чтобы старить, делали его лицо еще дружелюбнее, подчеркивая широкую улыбку.
Было раннее утро января 2011 года. Мы были в Шанхае, хотя вполне могли бы быть в Нью-Йорке или Милане: в местах проведения научных конференций всегда такая обстановка, что непонятно, где именно ты находишься.
Я только что прилетела из Женевы, где работала профессором психологии в Швейцарском национальном фонде. За несколько лет, прошедших после моих первых открытий, сделанных в Дартмуте, моя работа стала путеводной звездой в расширяющейся вселенной социальной нейронауки. И теперь доктора Любовь приглашали выступать на конференциях по всему миру.
Когда мы сидели там, измотанные сменой часовых поясов, и болтали об исследованиях за чашкой чая улун, я и не подозревала, что эта конференция изменит мою жизнь. А я чуть было не пропустила ее. За сутки до этого я лежала в постели в своей квартире в Женеве с температурой под тридцать девять. Я болела гриппом почти неделю, и в ночь перед вылетом никаких признаков выздоровления не наблюдалось. Я написала организатору конференции, психологу, который изучал эмпатию. Была в этом некая ирония, поскольку в его пренебрежительном ответе эмпатия явно отсутствовала.
«Отменять уже поздно, — отписался он. — Программы уже распечатаны».
Я никогда раньше не пропускала запланированные выступления, но температура продолжала подниматься. Мне было слишком плохо, чтобы встать с постели, а тем более сесть в самолет. Я сдала билет, накрыла пульсирующую болью голову подушкой и отключилась.
Наутро мне, как ни странно, стало лучше. Жар прошел. Я посмотрела на часы. У меня еще было время долететь до Цюриха, а там пересесть на ночной рейс до Шанхая. Я позвонила в авиакомпанию «Свисс Эйр» — на следующий рейс в Китай оставалось одно место. Я быстро оделась, взяла компьютер, пару кожаных туфель на каблуках, черный пиджак и вызвала такси.
— Я дам вам огромные чаевые, если вы довезете меня до аэропорта за двадцать минут, — сказала я водителю.
Дорога заняла сорок пять минут. Я помчалась к выходу на посадку и последней поднялась на борт, едва успев до закрытия дверей. Иногда я с содроганием думаю о том, что еще упустила бы, если бы не успела на тот рейс. В то утро, пока ученые входили в конференц-зал, у нас с Джоном завязалась непринужденная беседа. Он знал о моей работе, и для меня это очень много значило, поскольку именно он был одним из основателей социальной нейронауки в 1990-х годах. Его особенно заинтересовали мои исследования подсознания. Мы говорили о статистической значимости и реакции на положительные стимулы и все время улыбались друг другу. Я гадала: так ли выглядит флирт между нейроучеными?
Джон был знаменитостью в научных кругах. Он написал около двадцати книг, его статьи цитировали более ста тысяч раз, а на его исследования выделили гранты в десятки миллионов долларов. Но меня привлек не его послужной список, а бездонные внимательные светло-карие глаза. Хотя он говорил так быстро, что слова едва поспевали за его мыслями, он также был прекрасным слушателем, а его взгляд показывал, что тебя видят, слышат и понимают.
Джон Терренс Качиоппо родился 12 июня 1951 года в небольшом городке Маршалл на востоке Техаса. Это жаркое, засушливое плоскогорье казалось другой планетой по сравнению с моими родными Альпами. Но как и у меня, у Джона были итальянские корни. Его дедушка и бабушка приехали из Сицилии примерно в начале века. Трудолюбие, свойственное его семье иммигрантов, прослеживалось во всем, чем занимался Джон. Его студентов поражало, что, когда они уходили в восемь вечера и когда приходили в шесть утра, в его кабинете горел свет. Он говорил им: «Я никогда не попрошу вас работать больше меня». Даже когда Джон приобрел научный авторитет, он нередко отказывался от запланированного ужина, чтобы помочь студентам обработать результаты опроса, если это могло помочь продвинуться в исследовании.
В детстве у него были выдающиеся способности к математике, и он первым из членов своей семьи поступил в колледж. Джон изучал экономику в Миссурийском университете, но также у него был талант к ведению дискуссий. Ему говорили, что из него получится отличный адвокат. Из спортивного интереса он иногда сначала отстаивал одну точку зрения, убеждая оппонента в своей правоте, а затем менял мнение на противоположное и успешно отстаивал и его. Джон утверждал, что это упражнение показывало ему, как мало он знает. Чем старше он становился, тем больше ему хотелось не побеждать в спорах, а найти истину.
Примерно в это же время он познакомился с экспериментальным психологом. Джон спросил его о том, почему люди делают некоторые вещи. «Понятия не имею, — ответил психолог. — Но это эмпирический вопрос. Мы можем это выяснить». Для Джона это был момент истины, очень похожий на наступление влюбленности. Тогда все изменилось. Он подал заявку на соискание ученой степени кандидата наук по психологии в штате Огайо. Джон выделялся среди окружения своим интеллектом и нонконформизмом.
Его решение изучать
Джон впервые прославился в конце 1970-х годов своей работой о силе убеждения. Он изучал, как люди меняют свое мнение или делают выбор при получении новой информации. Вместе со своим лучшим другом Ричардом Петти Джон создал модель вероятности сознательной обработки информации[80], которая знакома каждому, кто когда-либо изучал основы психологии.
Согласно этой концепции, наша психологическая реакция на убеждение может идти по одному из двух путей: по
ebooksa