— Спасибо, — сказал я. — От всего сердца спасибо, господин Шварц.
— Там есть еще немного денег. А мне их нужно совсем мало. — Шварц взглянул на часы. — Хотите еще немного помочь мне? Ее выносят через полчаса. Пойдемте со мной?
— Да.
Шварц расплатился.
Мы вышли в шумное утро.
На поверхности Тахо лежал корабль, белый и тревожный.
Я стоял в комнате возле Шварца. На стенах висели еще разбитые зеркала. Осколков уже не было, остались одни пустые рамы.
— Может быть, мне надо было остаться с нею в эту последнюю ночь? — спросил Шварц.
— Вы были с ней.
Женщина в гробу была похожа на всех усопших — то же бесконечно отсутствующее выражение лица. Ничто здесь более не занимало ее — ни Шварц, ни я, ни она сама. Нельзя было даже вообразить себе, как она выглядела на самом деле.
То, что лежало там, было статуей. И лишь один Шварц знал, какою она была тогда, когда еще дышала. Но Шварц думал, что это знаю теперь и я.
— У нее были еще… — сказал он, — там были…
Он достал из ящика стола несколько писем.
— Я их не читал, — сказал он. — Возьмите их.
Я взял письма и хотел положить их в гроб. Потом передумал. Мертвая наконец-то теперь принадлежала одному Шварцу. Так он думал. Письма другого не имели уже к ней никакого отношения.
Он не хотел похоронить их вместе с ней и в то же время не мог их уничтожить, ведь все-таки они были адресованы ей.
— Я возьму их, — сказал я и сунул письма в карман. — Они не имеют никакого значения. Меньше, чем разменная монета, на которую покупают тарелку супа.
— Костыли, — заметил он. — Я знаю. Она их однажды называла костылями, которые нужны были ей, чтобы снова быть верной мне. Вы понимаете? Это абсурд…
— Нет. Это не абсурд, — сказал я и добавил затем очень осторожно, со воем состраданием, на которое только был способен:
— Почему вы не оставите ее наконец, в покое? Она любила вас и оставалась с вами до тех пор, пока только могла.