— Все может быть утешением, — отозвалась Елена и зевнула. — По крайней мере, до тех пор, пока мы живы. Как ты думаешь — они нас расстреляют, как шпионов?
— Нет, они нас просто посадят за решетку.
— Разве они сажают эмигрантов, которых не считают шпионами?
— Они посадят всех, кого разыщут. Мужчин они уже всех забрали.
Елена потянулась.
— Но есть же все-таки разница?
— Может быть, другим удастся легче освободиться.
— Еще неизвестно. Может быть, с нами как раз и будут обращаться получше, думая, что мы действительно шпионы.
— Элен, это ерунда.
Она покачала головой.
— Нет, не ерунда. Это результат опыта. Разве ты не знаешь, что невиновность-в наш век — преступление, которое карается тяжелее всего? Разве ты не понял этого после того, как тебя сажали за решетку в двух странах? Эх ты, мечтатель, искатель справедливости! Есть еще коньяк?
— Коньяк и паштет.
— Давай и то, и другое. Вот так завтрак! Боюсь, однако, что впереди у нас жизнь с приключениями.
— Хорошо, по крайней мере, что ты так смотришь на все, — заметил я и передал ей коньяк.
— Только так и нужно смотреть, — ответила она. — Или ты хочешь умереть от разлития желчи? Если отказаться от таких понятий, как справедливость, то совсем не трудно относиться к этому только как к приключению. Разве не так?
Чудесный запах старого коньяка и хорошего паштета действовал на Елену, как прощальный привет минувшего золотого века.
Она ела с наслаждением.
— Впрочем, для женщин идея справедливости совсем не так важна, как для вас.
— Что же для вас важно?
— Вот это, — она показала на бутылку, хлеб и паштет. — Ешь, мой любимый! Мы пробьемся! И через десяток лет это и в самом деле будет выглядеть лишь колоссальным приключением, и мы по вечерам будем рассказывать о нем гостям так часто, что это в конце концов всем наскучит. Питайся, человек с фальшивым паспортом! То, что мы съедим сейчас, нам не придется тащить на себе.