Охота на Мясника

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

5

Осень как всегда резко уступила место зиме. С утра над Москвой клубились рваные тучи. Давно пора было выпасть не только первому, но и второму, и третьему снегу. Холодный ветер гонял по подмерзшему асфальту обрывки газет. Судя по заголовкам, главным содержанием жизни россиян традиционно оставались терроризм, инфляция и грядущие выборы. В тяжелой атмосфере города накапливалось гнетущее, тревожное напряжение.

Его давящее присутствие ощущалось физически и казалось, что оно предвещает беду.

Заведующая медицинским комплексом финансово-промышленной компании "Ипсилон" Галина Зелинская ушла в тот день с работы раньше обычного не предупредив даже свою секретаршу, с которой обычно обращалась не как с подчиненной, а как с подругой.

Домой она пошла пешком. Окружающее сейчас воспринималось ею словно сквозь пелену тумана. Слепоглухонемому безногому пацаненку, который попрошайничал в подземном переходе, она не глядя сунула несколько купюр. Тот только свистнул от удивления, догнал ее и крикнул:

— Ты что, ослепла? Сотенные суешь! Лечиться надо!

Но Галина, не оборачиваясь, словно слепоглухонемой была она сама двинулась дальше. Она не помнила как добралась до дома и не заметила что в течение долгой прогулки ее на приличном расстоянии, незаметно но неотступно сопровождал человек в длинном темном плаще. Она вошла в квартиру и только здесь посмотрела на часы. Скоро должен прийти муж.

Как ему сказать? И, главное, как объяснить ему то, чего она не могла объяснить и себе самой?

Выход подсказала излишняя начитанность. Это был неверный выход подсказанный ложными мудрствованиями. Возможно, если бы она читала не Достоевского и Борхеса, а Евангелие, то поступила бы иначе. Но не нам ее судить.

Следивший за ней человек в это время прогуливался в сквере напротив дома. Все это время он был чем-то озабочен, поглядывал на окна ее квартиры и даже, как будто, собирался перейти улицу и направиться в подъезд, куда вошла Галина. Но его остановил сигнал портативной рации настроенной на жучок в телефонном аппарате Галины.

Галина звонила своей единственной подруге. Может быть, если бы та оказалась дома, все случилось по-иному. Но в трубке раздался лишь голос автоответчика. Галина дождалась сигнала записи и тихо, с перерывами, произнесла:

— Алло, Ира, это я. Прости меня и прощай… Живи долго и счастливо… И держись за своего Крюкова. Я ухожу…

И положила трубку. Потом снова сняла и опустила рядом с аппаратом. Она не хотела, чтобы ей помешал случайный звонок. Она боялась что у нее не хватит решимости.

Она прошла на кухню, торопливо черкнула карандашом несколько прощальных слов на газете, которую муж утром второпях забыл на кухонном столе, затем взяла купленную в магазине опасную бритву и прошла в ванную.

"Это ничего, — уговаривала она себя. — Бог всемилостив, он простит мне, что я явлюсь к нему без приглашения".

Но она не могла заставить себя совершить последний ужасный шаг и сгорбившись сидела на краю ванны в полной прострации.

Человек в темном плаще, следивший за окнами ее квартиры, посмотрел на часы и пробормотал:

— Пора бы уже…

Он перешел улицу и скрылся в подъезде Галины. Спустя десять минут он вышел оттуда, сел в стоявшие у мусорных баков синие жигули-"копейку" с проржавевшими крыльями и уехал. Еще через десять минут он привычно припарковал свою четырехколесную рухлядь на автомобильной стоянке возле "Вагнеровского центра" между шестисотым мерседесом и еще более шикарным астон-мартином. Здесь он вылез из машины и уверенной походкой направился к главному входу в здание.

* * *

Старший опер Управления специальной службы Крюков по мнению столичных наркоторговцев справедливо носил высокое звание "Самого Тухлого Душмана Советского Союза", которое сохранилось за ним и после распада СССР. Кроме этого он продолжал который год носить не слишком высокое звание капитана милиции. И было похоже, что строки Высоцкого о капитане, который никогда не будет майором, касались именно Крюкова. Малейший намек на присвоение ему погон с "лыжней" — двумя просветами и одной звездой — вызывал у крюковского начальства прединсультное состояние. Сам Крюков относился к этой вопиющей несправедливости со спокойствием истинного философа: