— Обещала быть послушной. Я была так напугана, что когда оказалась среди вас всех на вечеринке, даже не пискнула. Черт. Этот сраный нож был при нем все время, я думала только о том, чтобы никто из вас не подошел к Саймону слишком близко. — Она сидела перед Эми, бледная, словно смерть. Кларисса отвернулась, склонила голову и запустила руку в карман. — Я попросила хозяина квартиры сменить замок. Вот твой ключ, — сказала она, и положила его на тумбочку.
— Хорошо, что ты позаботилась об этом.
— А то! — Кларисса мрачно усмехнулась. — Нормально спать вообще в квартире не могу. Все равно чужой ощущается. Будто ее испачкали. Ладно, хорошо, что все закончилось! — Несмотря на последние слова, становилось ясно — оптимизм был далек от настоящих чувств обычно веселой Клариссы. Она выглядела потускневшей и еще, по какой-то причине, отказывалась смотреть Эми в глаза. — Слушай, — ее улыбка, пусть и фальшивая, померкла окончательно. — Мне нужно кое-что сказать.
Эми с трудом сглотнула слюну, даже не обращая внимания на боль в шее.
— Слушаю.
— Я уезжаю обратно в Шеффилд и больше не вернусь в Лондон. С меня хватит. Я хочу избавиться от любых воспоминаний о Саймоне. Родители поддержали меня. Ты… понимаешь?
Кларисса неловко взглянула на нее.
— Конечно. Ты едва выжила.
Кларисса была благодарная ей, и когда выходила из палаты напоследок слишком горько улыбнулась. Эми ответила тем же, прекрасно понимая, что увидит Клариссу еще не скоро — ведь сама Эми теперь больше всех остальных напоминает ей о Саймоне. Скоро начнется череда редких телефонных звонков, а Эми никогда не была сильна в длительных разговорах.
«Не думаю, что мы перестанем общаться, но мы точно отдалимся друг от друга…» — вынуждена она была признать. Через какое-то время, которое Эми провела в раздумьях, к ней пришли врачи. Они осмотрели ее, сделали болезненный укол. Лекарство одновременно усыпляло, но не позволяло полностью отключиться.
Эми просто лежала и раскачивалась на волнах сна, никак не решаясь отправиться на глубину. Голову изнутри как будто наполнили ватой, и настолько плотно, что ни одна мысль не могла стать цельной. Все застыло внутри Эми, но комната продолжала жить. Тени из окна отпечатывались на стенах, дотрагивались до уставших век. В коридоре уронили поднос. За соседней стеной женский голос напевал молитву:
Но разве за стеной не находился закрытый корпус на ремонте? Вроде бы Эми даже видела перегороженную часть со строительными лесами когда проходила мимо по улице. Но, видимо, какая-то часть здания была пригодна для размещения пациентов. И никто не побеспокоился о том, чтобы улучшить звукоизоляцию. Потому что слова без проблем просачивались сквозь стены, их поток не останавливался ни на минуту, будто незнакомка даже не собиралась делать вздох. Она все говорила и говорила, пока Эми не почувствовала, как каждое слово резонирует с биением ее сердца.
И тогда Эми вспомнила историю из «Интерлюдии длиною в жизнь». Одна из них как раз была о монахине, что приютила беглого преступника. Как наяву перед глазами предстала страница книги.
«…В очередную ночь она снова пришла в келью.
Монахиня говорила ему: „ты должен уйти в ночь, я больше не могу тебя укрывать. Мне не нужна твоя помощь!“ А преступник отвечал ей: „ты сама впустила меня, ты использовала меня, теперь же пожинай плоды своего поступка, я уйду завтра — жди“.
Он обещал каждый день покинуть ее, но оставался в своей келье. Она понимала, что скоро другие монахини поддадутся любопытству и не устоят пред запертой дверью в башне, заинтересуются исчезающим хлебом и молоком среди ночи. Но преступник оставался непоколебим, и никакие молитвы не могли подействовать на него, ибо сердце его оставалось лишено милосердия, но полно греха.
В один из дней стражники, разыскивающие преступника, прибыли в монастырь. Но монахиня смогла провести их мимо запертой кельи. Однако настолько в ней возрос страх, что сразу она, как ушли стражники, явилась к преступнику. И говорила она, что он должен уйти немедленно, но в очередной раз услышала отказ.
В тот же час звучит зов, и она внемлет ему.
Монахиня набросилась на преступника, а тот, ожидая малейшего ее проступка, встал возле окна. Он смеялся, слыша ее крики. И внизу, когда тело упало возле стражников, они все поняли и разгневались. Тело еще живой монахини приковали в наказание и не снимали его до тех пор, пока вороны не выклевали блестящие от слез глаза, а плоть не истлела».
— Молодой человек, часы посещения уже.