На невских равнинах

22
18
20
22
24
26
28
30

— Говоришь, сам не думаешь что, Василий Егорович. — Матрена Сергеевна отстранилась, не выпуская из рук своего узелка. — Без тебя слышу… эк расходились-то!

Она с минуту вглядывалась в заросли смородины, среди которых, не переставая, сухо и. Резко хлопали минометы.

— Нас этим, Васенька, не удивишь. Немец по городу из пушек стал бить, дырья в домах — хоть на тройке проезжай.

Твердые пальцы Бровкина деловито привычными движениями свертывали цигарку. Со стороны могло показаться, что старик спокойно выслушивает рассказ о чем-то весьма заурядном. Одни усы своим нервным движением выдавали его волнение. Известие об обстрелах Ленинграда не укладывалось в голове Бровкина. Развалины Вейно, десятки сожжённых деревень на пути — и то какая ото была тяжесть сердцу. Но Ленинград… Бровкин не находил слов. Он только бросил коротко: «Врешь», и то так просительно словно надеялся, что Матрена Сергеевна еще может улыбнуться и признаться, что пошутила. Но она ответила:

— Тебе бы так неправду говорить, Василий Егорович. Четвертого в ночь на Стремянной ударило, потом на Боровой. А вчера…

Матрена Сергеевна снова опустилась на ящик из-под мин и поднесла к глазам рукав своего рыжего салопчика.

— Ну что ты, что, Моть!

Бровкин присел перед ней на корточки. Слезы его старухи, скупой на проявление чувств, были сильнее всех иных доказательств. Теперь он готов был услышать все, что угодно, если могло быть что-либо еще страшнее сказанного ею.

— А вчера, говорю, пришла домой с работы, открываю дверь, батюшки-светы, — вновь заговорила Матрена Сергеевна, — вся штукатурка на полу, да на столе, да на комоде. И кровать завалена. В пятый этаж, над нами, угодило — к Нюре Логиновой. Двери у нее напрочь с петель, пол исковыряло, одежу — в клочья.

— А зеркало, трюмо, помнишь? — так осколочка нет, чтобы поглядеться, пыль одна. Хорошо, самой-то дома не было! Я уж ее к себе ночевать позвала. Разобрали мусор кое-как и легли.

— Василий Егорович! — Из-за кустов вышел Козырев. — Кажется, направлялись вы, Василий Егорович, к минометчикам с приказом комбата.

Бровкин растерянно вскочил:

— Обожди меня, мать, дело-то военное. Сейчас обернусь. Тишенька, и ты тут, сынок! — Матрена Сергеевна поднялась, чтобы обнять Козырева. — А Димка мой где?

— Димка! Вот там за горой воюет, в окопах сидит. Связным был, сейчас пулеметчик. К медали представлен. Кстати, Василий Егорович, не спешите, окликнул Козырев удалявшегося Бровкина, — приказание товарища Кручинина я уже передал.

— Бьют куда надо, по лощинке. Он мне сказал: «Бровкин там пошел, да жена его ждет, не надеюсь на него, беги ты, Тихон!»

— Как же это? — Матрена Сергеевна навострила на Бровкина сердитые глаза. — Командир приказ тебе дает, а ты…

Морщины возле ее губ стали резче, злым треугольником выступил вперед маленький острый подбородок, выцветшие серые глаза смотрели на супруга в упор.

— Я не лясы точить пришла. Я уйду, мне в ночную заступать.

— Я только про дело хочу поговорить.

— Знаем мы это ваше дело. Тут уже приходили.