«И души усопших по милосердию Твоему да почивают в мире».
ЖИРАНДОЛА
Для начала сгодится и упоминание о том, что я — врач. Я считаюсь авторитетом в своей области. Специализация моя — мозг. В связи с этим у меня выработалась привычка внимательнейшим образом наблюдать за всем, особенно за тем, что представляется нам странным или ненормальным.
Я подумываю о том, чтобы описать несколько любопытных патологических случаев, которые доводилось мне наблюдать и которые могут после моей смерти принести специалистам определенную пользу. Вот вам первый случай.
Как-то раз я ехал в омнибусе; я предпочитаю омнибус докторской одноконной карете, поскольку в омнибусе представляется гораздо больше возможностей для наблюдений за людьми и событиями. Тогда я только избавился от большинства своих пациентов, отослав их в Гомбург и подобные же места. В другом конце омнибуса сидела девушка, которая на первый взгляд была слишком неприметна, чтобы привлечь чье-нибудь внимание. Но по какой-то причине я с первого же взгляда заинтересовался ею.
Некрасивая, она была одета — на мой взгляд, довольно безвкусно — в простое черное платье. В руках ее был черный ридикюль самого обыкновенного вида. Ее можно было бы принять за служанку, отправленную хозяйкой за покупками. Но шляпка ее не имела ни малейшего намека на кокетство — не было даже черного пера: что заставило меня отказаться от первоначального мнения, что она служанка. Взглянув на нее пристальнее, я понял, что передо мною дама. Несмотря на простоту наряда, в ней чувствовалась безусловная утонченность: и рука, которую я мог с моего места разглядеть, была по-настоящему красива и ухожена. Чем бы она ни занималась, ручной труд не был ее заработком.
Я уже говорил, что она не была хороша собой: большой чувственный рот, неправильный профиль, светлые вьющиеся волосы, постриженные коротко, по-мальчишечьи. Даже дурно скроенное платье не могло скрыть ее изящной фигуры. Но и в ней также было что-то мальчишеское. В самом деле, в ее облике не было ни малейшего намека на пол. То, что поразило меня больше всего, была ее бледность: не анемическая бескровность, а бледность страсти.
Я взял себе за привычку, встречаясь с новыми людьми, выделять в их лицах ту или иную черту, которая характеризует их наилучшим образом, так что ее лицо я занес в раздел «чрезмерно страстное» своей мысленной записной книжки. Но я сказал, что эта страсть, должно быть, была особой. Глаза у нее были большие, с прозеленью, брови и ресницы темнее волос. Они придавали ее лицу выражение постоянной грусти, смешанной с призывным томлением, которое тронуло мое сердце. Во мне всколыхнулась жалость. И в то же время у меня возник вопрос: «Достойна ли она твоей жалости?» Я настолько развил свою наблюдательность, что часто по одной лишь внешности могу определить причину людских горестей: например, мне не составляет труда отличить потерявшую ребенка мать от женщины, которую оставил муж или любовник: или сказать, что этот скатился от богатства к бедности, а тот — с вершин преуспеяния к упадку.
Но для выражения ее лица я нашел только одно краткое слово — «странное».
Кондуктор подошел к ней с требованием оплатить проезд.
— У вас найдется сдача? — спросила она его тихим, волнующе трепетным голосом.
Когда она вытаскивала из кармана кошелек, я приметил ее левую руку. На безымянном пальце было кольцо — единственное: с рубином необыкновенного, особенного блеска, по странности оправленным в серебро.
Я считаю себя знатоком драгоценных камней: и клянусь, что рубин был настоящим — и не только настоящим, а того вида, который можно найти только в Сибири. Вопрос, отчего она носит столь ценное кольцо и при этом одета так убого, меня сильно озадачил.
Второй раз я увидел ее при совершенно иных обстоятельствах.
Французская труппа давала «Арлезианку», эту странную драму Альфонса Доде, в чудесном, так мало известном музыкальном сопровождении Бизе. Труппа была исключительно хороша: она состояла из величайших театральных звезд. Но гвоздем представления должно было быть выступление в главной роли Жирандолы, прославленной танцовщицы, по которой все люди — вернее, люди, близкие к театру — сходили с ума.
Главная роль была небольшой. Арлезианка не произносит ни слова, появляясь на сцене всего два раза лишь для того, чтобы станцевать. Но смогу ли я описать это?
Прежде я не придавал значения танцу. Она не танцевала, она плыла по сцене. В каждом ее движении была головокружительная поэзия. Не удивительно, что главный герой отказался ради нее от своей невесты! Кто бы поступил иначе? И не мудрено, что при ее втором появлении двое мужчин сходятся в смертельном поединке!
Публика восторженно аплодировала. Право — была ли это галлюцинация? Когда она, еще дрожа, замерла для поклона на краю авансцены, мне показалось, что я вижу лицо девушки из омнибуса. Я бы ни с кем не спутал это лицо. В танце она была вдохновенно-прекрасна: конечно, на ней был грим и парик. Догадка моя перешла в уверенность, когда луч света выхватил ее руку, на которой был тот самый оправленный в серебро рубин. На ней не было других драгоценностей — только этот рубин. И она показалась мне еще более таинственной, чем прежде.
Обстоятельства нашей третьей встречи были уже другими. Я был в отпуске — сказать по чести, вполне заслуженном отпуске — в Вене, где большую часть времени жил у моего друга, профессора Ковача. Говоря «большая часть времени», я имею в виду, что у меня был номер в гостинице, но обедал я у моего друга.
В тот день доктор Ковач должен был осмотреть одного больного в клинике, лечившей болезни горла, — они были его spécialité[62]: однако мы договорились сходить вечером в оперу, где шел балет «Смерть Клеопатры» с Жирандолой в главной роли.
ebooksa