P.S. Кстати, вечно забываю написать о главном, а именно — свои письма шли, как обычно, по адресу Виго-Стрит, дом 2: но не на имя «Фифина», а «Корали». Так уж получилось, что Фифина тоже ведет тайную переписку: и хотя ей должен быть известен твой почерк, она все равно вскрывает все письма, а мне говорит, что ошиблась, поскольку на конверте стояло ее имя. Я, конечно, не верю, что она шпионит на тетю Джейн, — да и тетя Джейн при всех ее недостатках не пошла бы на такую низость, — просто обычное любопытство служанки. Однако если ты будешь слать письма Корали, она уже не сможет притворяться, что спутала их со своими».
Это письмо без адреса, даты и подписи не давало никакого ключа к тому, где можно было искать родственников Жирандолы. Из него можно было сделать лишь один вывод: что она была из аристократической семьи: и что ее родственники-аристократы не были бы особенно обрадованы, свяжись я с ними.
Конечно, я мог получить какие-то сведения от герцогини де Морлей. И все же я воздерживался от обращения к ней: и Ковач согласился с тем, что без крайней нужды нам лучше этого не делать. Легко было заметить, что каким бы ни было ее знакомство с Жирандолой, она не желала придавать его огласке.
Таким образом, дело приобретало затруднительный поворот, и я приступил к дальнейшему изучению бумаг.
С помощью нескольких писем и особенно дневника я, в конце концов, воссоздал всю историю. Начало дневника искрится озорным весельем непослушного ребенка, растущего под присмотром двух строгих тетушек.
Дневник начинается такими словами: «Сегодня тетя Матильда подарила мне вот это. Мне исполнилось 16, зрелый возраст. Тетя Джейн заметила:
— Я не одобряю того, чтобы девушкам дарили дневники: они развивают у них сентиментальность.
— Ну что ты, дорогая Джейн, — возразила тетя Матильда, — Этель совершенно не сентиментальна. Наоборот, ведение дневника разовьет у нее методичность.
— Вот если бы, — сказала тетя Джейн, — ты купила ей дневник с листами для ежедневных отчетов, то это был бы хороший подарок: я и сама подумывала о том, чтобы подарить ей такой дневник: но после того, как ты сказала, что хочешь подарить ей дневник, я решила купить ей корзину для рукоделия. Такую большую тетрадь, как эта, девушки называют альбомом и записывают в нее всякую чепуху: а затем перечитывают ее снова и снова. Остается только надеяться, что Этель не поддастся этому соблазну.
— Право, — дерзко сказала тетя Матильда, — я всегда находила большим утешением вести такой дневник: о том, какие книги я читала, и что чувствовала, и все такое.
— Моя дорогая Матильда, — сказала тетя Джейн, — боюсь, ты всегда была склонна к сентиментальности — а этого я не одобряю. Помнится, в то время ты зачитывалась этими глупыми романами вроде «Клариссы Харлоу»[66].
Натуральным образом, мисс Этель идет и перерывает весь замок в поисках «Клариссы Харлоу», так занимавшей в юности тетю Матильду. Однако книга не произвела на нее большого впечатления, поскольку мы находим такую запись:
«Нет, больше ни строчки! Если в те дни подобные романы считались занимательными, то какими тогда были скучные книги?»
По первым же страницам легко догадаться, что Этель приходилась племянницей герцогу и осталась сиротой в очень раннем возрасте, будучи отдана под опеку своей тете Джейн. Сам герцог был младшим в семье и считался слишком юным и легкомысленным, чтобы осуществлять заботу о девочке.
После смерти своей первой жены, умершей вскоре после их брака, он, сломленный горем, попросил своих старших сестер, леди Джейн и леди Матильду, вести его хозяйство. Постепенно он подпал под их влияние — особенно под влияние здравомыслящей леди Джейн, которая была значительно старше него. (Хотя в ту пору, когда Этель начинала вести дневник, герцог был не так уж и молод).
Далее следовали заметки о повседневной жизни в доме. Возможно, излишне сатирические: однообразные семейные молитвы, во время которых тетя Матильда иногда играла на арфе, — «изысканное достоинство, приобретенное в давно прошедшие времена», как замечала Этель.
В дневнике были и детские воспоминания. «Однажды я услышала, — пишет она, — как епископ сказал в беседе с приходским священником, что прежде чем начинать танцевать, надо научиться ходить! Однако, насколько мне помнится, я танцевала еще до того, как освоилась в ходьбе, — по крайней мере, немногим раньше. Едва я слышала звуки музыки, как меня неудержимо тянуло танцевать. Моя няня рассказывала, что я танцевала под звуки уличной шарманки задолго до того, как научилась говорить. Вот и на семейных молитвах мне с трудом удавалось сдерживать себя, когда тетя Матильда играла на арфе, — а она это делала не очень умело».
Одна из более поздних записей, где бедняжка Этель не удерживается от сентиментальности, повествует о Кальяри: «Ах, почему я не могу аккомпанировать ей? Музыка доставляет мне такое наслаждение, но я не умею играть на фортепьяно. Стоит мне коснуться клавиш, как сразу хочется танцевать; музыка и движение кажутся для меня единым целым. Кто бы знал, каких усилий мне стоит сидеть неподвижно на концертах или даже в церкви».
Затем, возвращаясь к прежнему стилю, она добавляет: «И как мне забыть тот миг, когда я, маленькая девочка, во время хорала танцевала в боковой капелле собора, а тетя Джейн...»
Далее следовали звездочки. Из ее описаний, однако, нетрудно было представить, что сказала или сделала тетя Джейн — и особенно как она при этом выглядела!
ebooksa