Сакс положил свое письмо подальше и, разговаривая с князем Галицким о военных событиях, при которых, во время оно, столкнула их судьба, всматривался в него с любопытством и не без особенного удовольствия.
Князь Александр Николаевич имел одну из тех редких физиономий, которые нравятся с первого разу и мужчинам и женщинам. Правильные черты лица его казались и тоньше и умнее от матовой, несколько болезненной бледности, к которой чрезвычайно шли маленькие черные усы, приподнятые кверху. Рот его сохранял нежное, детски-ласкающее выражение, которое остается надолго у мужчин, бывших в детстве особенно хорошенькими мальчиками.
Он был высок и строен: но несколько жиденький стан его как будто был остановлен в своем развитии. Мундир с серебряным шитьем делал князя еще моложе...
— Что же поделывает добрый мой Залешин? — продолжал Сакс начатый разговор. — По-прежнему ли почитывает своего Пантагрюэля? Хорошо ли вы сошлись с ним?
— Я давно не запомню такого приятного знакомства, — говорил князь. — Далеко бы пошел ваш товарищ, если б не леность его.
— Его добрая воля, — заметил Сакс. — Да и чего же нам жалеть? Я уверен, что он совершенно счастлив.
— Да он был бы счастлив и здесь. Дайте ему хоть целое министерство: он будет так же весел и спокоен, будет и есть, и пить, и работать на славу. В службе тяжело только людям мнительным.
— То есть, вы думаете, что государственный человек...
— Должен быть эпикурейцем. Потому-то, скорее всех, служить должно Залешину.
— Оно почти так... Чем больше я на вас гляжу, — говорил Сакс, — тем более вижу в вас перемены. Вы гораздо более похудели, чем перед вашим лечением.
— У меня была нервная горячка... после вод.
— Да, воля ваша, и глупы эти воды. Есть ли что в мире пошлее, скучнее этого вечного Карлсбада и всех подобных лечебниц?
— Для меня они еще тошнее, — сказал князь, улыбаясь, — даром что я родился чуть только не в минеральной ванне... Я побыл недолго в Германии, весною проехал в Италию...
Полинька дочитала письмо и молча сидела и кусала губы.
— Я вас на минуту оставлю с женою, — сказал Сакс, взявши опять письмо Залешина: — ей уж не терпится... надо расспросить про подругу. Жаль, что я скоро уеду из Петербурга... правда, ненадолго. Если вы свободны, останьтесь обедать с нами.
Князь поклонился.
— У меня будет Запольский, которого вы знаете, да один художник из Италии. Оно вам и кстати. С ним потолкуем о Риме, а с вами
Сакс вышел с письмом в руках.
Медленно, с грустным взглядом, который так шел к интересному его лицу, подошел князь к Полиньке.
— Простите ли вы меня, Полина Александровна? — тихо сказал он, остановясь перед нею и сложив руки под грудью.