– Энтони, – говорит она, переводя дух, – нам надо кое-что обсудить.
– Ну что там еще? – Смазав бриолином гребешок, он расчесывает волосы на пробор, стараясь сделать это с геометрической точностью.
– Кончай, пожалуйста. – Ее терпение иссякло. – Надо спокойно все продумать. Дело очень неприятное.
Давно привыкший к темпераментным излияниям своей супруги, флегматик ван Боолен, как всегда, не склонен горячиться и принимать опрометчивые решения.
– Так уж очень? – спрашивает он, по-прежнему глядя в зеркало. – Надеюсь, не депеша от Дикки или Элвина?
– Нет. Да прекрати же, наконец! Одеться потом успеешь.
– Ну? – Энтони кладет расческу и покорно усаживается в кресло. – Что там?
– Случилось ужасное. Кристина то ли вела себя неосторожно, то ли совершила еще какую глупость, короче – все открылось, весь отель судачит об этом.
– А что, собственно, открылось?
– Ну как же – с платьями! Что она носит мои платья, что приехала сюда обыкновенной продавщицей, а мы разодели ее с головы до ног и выдаем за благородную даму… чего только не болтают… Теперь ты понимаешь, почему Тренквицы избегают нас… конечно, их взбесило, ведь они на что-то рассчитывали со своим сыном и думают, что мы им наврали… Теперь мы оказались в неловком положении перед всем отелем. Что-то натворила эта недотепа! Боже, какой позор!
– Почему позор? У всех американцев есть бедные родственники. Мне и в голову не придет разглядывать в лупу племянников Гугенхаймов, Роски или этих Розенштоков, которые из Ковно; держу пари, вид у них куда беднее. Не понимаю, почему должно быть позорным, если мы ее прилично одели.
– Потому… – нервничая, Клер повышает голос, – потому, что они правы, ведь сразу видно, если кто-то пришелся здесь не ко двору, не из их общества… ну, тот, кто не умеет вести себя так, что незаметно, откуда он… Это ее вина; если б она не повела себя вызывающе, держалась так же скромно, как вначале, то никто ничего бы не заметил… Но она все время носится туда-сюда, всегда лезет вперед, хочет быть везде первой, во все ей надо вмешаться, со всеми переговорить… С каждым готова подружиться… и неудивительно, что у всех в конце концов возникает вопрос: кто она такая, собственно, откуда? И вот… и вот в результате скандал. Все только о ней говорят и потешаются над нами… болтают ужасные вещи.
Энтони весело смеется:
– Пусть болтают… мне это безразлично. Она славная девушка и нравится мне, несмотря ни на что. Бедная она или нет, никого не касается. Я никому здесь не должен ни цента, и мне наплевать, считают они нас знатными или нет. Если мы кому-то не по нраву, пусть пеняет на себя.
– А вот мне совсем не безразлично, да, да! – Клер, сама того не замечая, говорит еще громче и пронзительнее. – Я не потерплю, чтобы про меня сплетничали, будто я одурачила всех и выдала бедную Золушку за герцогиню. Не позволю, чтобы какой-то Тренквиц вел себя со мною по-хамски: мы его приглашаем, а он посылает к нам портье, вместо того чтобы лично извиниться. Нет, я не собираюсь ждать, пока все отвернутся от нас, этого мне не надо. Видит бог, я приехала сюда ради удовольствия, а не для того, чтобы злиться и нервничать. Нет уж, увольте.
– И что же, – он слегка зевнул, прикрыв рот рукой, – ты предлагаешь?
– Уехать!
– Как? – Грузный, невозмутимый, он прямо подскакивает в кресле, будто ему отдавили ногу.
– Да, уехать, завтра же, с утра. Они заблуждаются, если думают, что я стану ломать перед ними комедию, объяснять, что и почему, а в конце концов еще и извиняться… Будь это еще другая публика, а не такие, как Тренквиц и ему подобные… Здешнее общество меня так и так не устраивает, исключая лорда Элкинса, это какое-то случайное сборище, сплошная скука и серость, и уж перемывать мне косточки не их ума дело. Кроме того, я здесь неважно себя чувствую, две тысячи метров высоты не для меня, я вся изнервничалась, ночами не сплю… ты, конечно, не замечаешь этого, ложишься и тут же засыпаешь, мне бы твои нервы, всю неделю мечтаю выспаться. Мы уж три недели здесь – более чем достаточно! Что касается девочки, мы выполнили свой долг по отношению к Мэри с избытком. Мы ее пригласили, она отдохнула и повеселилась, даже слишком, и хватит. Мне не в чем себя упрекнуть.
– Но куда… куда же ты собираешься?