Наследник стал около нас. Если бы мы посмели протянуть руку, мы могли бы прикоснуться к его руке: нас от него отделял только красный шнурок. Мы не отрывали от него глаз и наши взгляды встретились. Он улыбнулся Коле и мне и задержался на нас взглядом: его заинтересовали мои поцарапанные колени, смазанные иодом. Он показал пальцем на свои, кивнул мне и еще раз улыбнулся очаровательной шаловливой улыбкой — Что, мол, свалилась и колени разбила?
С этого момента церковная служба перестала казаться нам длинной. Нам хотелось стоять так, рядом с Наследником, стоять как можно дольше. И так похоже было на пробуждение от сна окончание Литургии.
После взрослые, конечно, много говорили о Царской Семье, о приветливости Государя, о красоте Великих Княжон. Мы с Колей думали и говорили больше всего о Наследнике, много раз вспоминая те же факты, те же жесты и самое главное сокровище — его улыбку.
— А помнишь, Коля, как он посмотрел на мои колени и улыбнулся?
— Он мне тоже улыбнулся. Мне тоже. Как я хотел бы с ним познакомиться! Больше всего на свете хотел бы. Я бы с ним играл, нам было бы хорошо вместе. Ведь он такой же мальчик, как и я.
И мы с Колей много раз мечтали о том, как мы, ещё раз, встретимся с Наследником, уже по-другому — без красного шнурка…
Наступила революция. Мы, дети, конечно ничего не понимали, но страдали, как страдают маленькие любящие собачки, когда у хозяев в доме неладно.[…]А потом стало совсем страшно. По ночам слышались сухие винтовочные выстрелы, иногда чьи-то крики. Матросы с перевернутыми ленточками (а, может быть, это были и не матросы) ходили по квартирам, делая обыски. […]
В столовой у нас день и ночь горела лампадка перед иконой. А мы, дети, совсем присмирели. Коля каждый день ходил в церковь и ставил две свечки: одну за здравие, другую за упокой.[…]
И наступила страшная ночь. Кто из севастопольцев не помнит этой февральской ночи? У нас, на Соборной улице, не оставили в покое ни одного дома. Крики, выстрелы, громкие длинные звонки, сопровождаемые ударами прикладов в дверь. Опять крики, опять выстрелы. […]
Адмирала Сакс нашли убитым в его квартире, у самого порога. Рядом с ним лежала, мертвая, его жена. А за ними — четыре тела: старый лакей, горбатенькая няня и дети. У Коли вся голова была раздроблена, старенькая няня, убитая пулей в висок, лежала перед Колей, широко раскинув руки: вероятно, она пыталась защитить его своим телом…
В эти дни что-то как будто оборвалось, упало в темную, непонятную мне пропасть. В нее нужно было заглянуть: отойти от края этой пропасти я не могла и ничто не могло отвлечь меня от того, чем веяла ее страшная глубина. Вместе с безвинно убитыми тогда людьми было убито мое детство.
Но ведь мое детство, мой детский мир были такими же, как и у многих других детей. И не все ли равно, когда и где это было: в Севастополе, Петербурге или — в Екатеринбурге.
И старенькая горбатая няня, которая так любила своего Колечку, которая поставила невольно, без расчетов и размышлений, эту любовь выше смерти, — она ушла из земного бытия в бессмертный мир так, как ушел в тот же мир матрос Климентий Нагорный.
И этот простой матрос был до последней минуты своей жизни верным в своей любви к Царской Семье. Ничто его не поколебало: и в Екатеринбурге он был все таким же, все так же презрительно, резко отвечал красноармейцам и советским комиссарам, и не раз его простые слова заставляли замолкать советчиков. Они чувствовали, что этот матрос как-то выше, чем-то сильнее их, и они боялись и ненавидели его.
Не случайно он был расстрелян одним из первых.[…]
В нашей короткой жизни, здесь на земле, мы многого не знаем. Я всегда верила больше чувству, чем запутанному человеческому разуму. И верю в то, что суд будет после: Суд — не основанный на человеческом разуме, так часто и, может быть, неизбежно в поисках правды уходящем от нее.
Тем, кто верит и знает верой своей, что это после — реальность, говорить об этом излишне. Но так хотелось бы, чтобы реальность этой правды поняли и те, которые ее знают. Реальность бессмертия и встречи там, где несть ни печали, ни воздыхания, где встретились в несмертной радости ушедшие из земной жизни два мальчика: Алексей и Николай.
Старк М. Вечная память. Документальный очерк. // Возрождение. 1957. № 67. С. 72–75.
Получила известие, что Ее Величество уехала в Ставку, откуда вся Царская Семья должна была приехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой меня вызвала к себе. В Севастополе дежурный солдат из-за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью, я захватила телеграмму Государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду, где жили Их Величества. Завтракала с Государыней. Государь с детьми вернулся около 6 час. с морского смотра. Ночевала я у друзей и на другой день вернулась в Евпаторию. Их Величества обещались скоро приехать туда же. 16 мая они прибыли на день в Евпаторию. Я много путешествовала с Их Величествами, но думаю, что встреча в Евпатории была одна из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов, в национальных костюмах; вся площадь перед собором — один сплошной ковер розанов. И всё залито южным солнцем. Утро Их Величества посвятили разъездам по церквам, санаториям и лазаретам, днем же приехали ко мне и оставались до вечера, гуляя на берегу моря. Сидели на песке и пили чай на балконе. К этому чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты… Наследник выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали, как святыню.
Танеева А. А. (Вырубова). Страницы моей жизни // Русская Летопись. Париж, 1924, кн. 4. С. 82.
ebooksa