Дело Николя Ле Флока

22
18
20
22
24
26
28
30

— Спокойно, ягнятки! — ворчливым тоном произнес Бурдо, стараясь не рассмеяться. — Чем ты, каналья, так не угодил папаше Мари, что он разносит тебя на все корки?

— Да вы только послушайте, господин Пьер! Он решил не пускать меня вместе с моими ведрами, утверждая, что от них воняет. Черт побери, да я ими себе на жизнь зарабатываю! Я охрип объяснять ему, что прекрасно понимаю оказанную мне честь, а потому опорожнил их и как следует прополоскал водой на берегу реки. Они теперь такие чистые, что впору в них суп варить. И вообще, я оставил свой переносной нужник у подножия лестницы. Сегодня воскресенье, и он там никому не помешает.

— Довольно, — вступил в разговор Николя, — успокойтесь! Папаша Мари, принесите четыре стаканчика и вашу заветную бутылку, дабы мы, как подобает добрым бретонцам, скрепили нашу дружбу.

Выпустив порцию дыма из своей носогрейки, привратник задумался.

— Это, конечно, правильно, потому что Сортирнос у нас тоже бретонец, из Понтиви…

И он отправился за стаканами.

— Итак, что новенького? — наконец спросил комиссар, повернувшись к Сортирносу.

— Новостей столько, что Рабуин сильно волновался, как бы я их все не забыл, — ответил тот. — Он взял с меня обещание ничего не пропустить. Так что давай слушай, я тебе сейчас их передам еще тепленькими. Я всю дорогу их повторял.

— Я тебя слушаю.

— На улице Дуз-Порт, напротив жилища пергаментщика, стоит дом, ни бедный, ни богатый. На пятом этаже живет одинокий господин; у него служанка преклонного возраста, она приходит утром и уходит обычно около часа пополудни. Постоянных привычек господин не имеет. С тех пор как мы наблюдаем за ним, он приходит и уходит в любой час дня и ночи; он часто ест в соседней таверне, а иногда подолгу сидит там и пьет, но никогда и ни с кем не заговаривает. И каждый раз он ходит кружными путями, словно опасается, как бы его не выследили. Да, проследить за ним оказалось труднее, чем поймать угря в траве. Правда, все его запутанные тропки каждый раз приводили в одно место: в особняк д"Эгийона.

— Ого, вот это да! — воскликнул Бурдо.

— А куда же еще? — явно отвечая самому себе, произнес Николя; сгорая от нетерпения, он одним махом проглотил содержимое стакана, налитого ему папашей Мари. — Но ты забыл сказать нам главное. Кто этот тип? Удалось ли вам установить его личность?

— Вы его знаете не хуже меня, — ответил Сортирнос, — и я… В общем, это Камюзо, бывший комиссар полиции, надзиравший за игорными заведениями, тот самый, что якшался с Полеттой, и которому ты, Николя, тогда сумел утереть нос. Надо думать, эта скользкая гадюка до сих пор помнит, что это ты прихлопнул его Моваля[61], ведь именно ты тогда вышвырнул его из «Коронованного дельфина».

— Его уличили в должностном преступлении и заподозрили во множестве проступков, — ответил Николя. — Он вложил оружие в руки Моваля. Но, несмотря на многочисленные провинности, его всего лишь лишили должности. Честно говоря, я думал, что он убрался в деревню.

— А вот и нет, — ответил Сортирнос. — Рабуин поручил мне передать вам, что первый министр использует его для своих темных делишек. Кроме того, он открыл лавочку и помогает клиентам решать любые проблемы, лишь бы за них хорошо платили.

— Да, Камюзо на все способен, — проговорил Бурдо. — И прекрасно знает наши порядки и повадки.

— Вот и Рабуин так считает, — промолвил Сортирнос. — Поэтому ему пришлось внести кое-какие новшества в методы слежки. Он удлинил расстояние между агентом и этим типом и стал реже подсылать к нему навстречу безобидных прохожих, по большей части стариков и детей. Улица Дуз-Порт кончается на углу улицы Сен-Пьер, на ночь ее перегораживают и запирают цепями. Выходы на улицы Сен-Луи и Нев-Сен-Жиль постоянно находятся под наблюдением наших людей, они расселись на разных этажах тамошних домов. Подкупленный нами лакей из особняка д"Эгийона постоянно держит нас в курсе всех визитов. Так что зверь в капкане, хотя сам он уверен, что бегает на свободе. Осталось только накинуть на него петлю.

— Отлично, — промолвил Николя. — Жан, я тобой доволен.

— Чего ни сделаешь для столь щедрого земляка!

И, лукаво подмигнув, он просительно скорчил рожу и от усердия высунул язык. Комиссар понял его мимику как намек и, порывшись в карманах, вытащил оттуда несколько луидоров и положил их в протянутую руку.