— Я вам позвоню вечером! — крикнул он из темноты сердитым голосом.
— Звоните, Николай Сергеевич, — ответила Белоножко.
Без стука вошла прислуга с судками и, неодобрительно взглянув на бедно одетого фабзавучника, доложила:
— Я пойду в столовку за обедом. Брать суп или щи?
— Все равно, Варенька. Идите.
Прислуга ушла, в сердцах хлопнув дверью. Нина Белоножко протянула Ване открытку. Он перевернул ее, прочел:
«Никогда не пытайтесь увидеть актрису в жизни. Вы непременно разочаруетесь. На память слишком юному поэту Аксенову. Н. Белоножко».
— Спасибо, я всю жизнь буду хранить вашу карточку.
Ваня поднялся с кресла и стал рассматривать на стене фотографии. Среди них он увидел небольшой портрет Змиева, удивленно поднял брови:
— Никак Змиев?
— Вы знаете Кирилла Георгиевича? — Белоножко накрыла полуобнаженные плечи шалью, ей сразу стало зябко.
— И знаю, и не знаю, — Ваня пожал плечами. — Как-то мельком видел его. Это наш чарусский капиталист.
— Давно вы его видели? — уже не скрывая беспокойства, торопливо спросила балерина.
— Давно! Когда мальчишкой был.
— Он предлагал мне уехать за границу. В самую последнюю минуту я нашла в себе силу воли отказаться. И это было счастье. Как ни трудно жить, я — дома, на родине. Даю концерты в рабочих клубах, выступаю в театре, я даже депутат Моссовета — вы не шутите! Работницы приходят ко мне с жалобами, пишут письма, я нужный им человек. Вот в прошлое воскресенье крестила — да нет, октябрила ребенка у одной ткачихи, девочку назвали Ниной… Чай будете пить? — Не дожидаясь ответа, балерина подхватила с пола чайник, профессионально легко выпорхнула в коридор.
Ваня закрыл глаза. У него кружилась голова. Он не слышал шагов Белоножко и очнулся, когда она положила ему на лоб свою узкую ладонь. Эта ладонь показалась ему ледяной. Он раскрыл глаза.
— Э, да у вас жар… вы больны, — сказала Белоножко тревожным голосом.
— Нет, что вы, это так, скоро пройдет…
— Я сейчас позвоню в поликлинику, вызову доктора.
— Не надо, — вяло ворочая распухшим языком, попросил Ваня и застенчиво улыбнулся.