— Мы должны отблагодарить советскую власть. Вон что она дала нам!
— А чем ты ее сейчас отблагодаришь? Мы только берем от нее, а взамен ничего еще не дали, — отозвался Ваня, прихлебывая из стакана чай.
— Ну, чем отблагодаришь! Работой, дисциплиной, усердием. Если когда-нибудь потребуется, я не моргнув глазом умру за советскую власть, — твердо сказала девушка. — Пойду за нее на любые пытки, на любые муки.
Говоря это, Чернавка разволновалась. За последнее время она была малоразговорчива. Бледное лицо ее порозовело. Она опустила ресницы. Ваня вспомнил, как ее принимали в комсомол. Она настолько растерялась, что забыла, в каком году родилась. Ваня с замирающим сердцем ждал тогда, что кто-нибудь из ребят спросит ее о прошлом, грубо обнажит чуть зарубцевавшуюся душевную рану. Будь он трижды проклят, Фонарный переулок! Он не допускал мысли, что никто в фабзавуче, кроме него, не знает о ее темном прошлом. Наверняка знают и деликатно молчат, никто даже виду не подает. Гасинский определенно знает. Он ведь упорно не хотел принимать Чернавку в фабзавуч. Принял скрепя сердце, подчиняясь приказу секретаря горкома партии, которому Чернавка в припадке отчаяния выложила все свои обиды, обнажила все ушибы и ссадины на сердце.
В торжественный час приема в комсомол полагалось бы ей все рассказать самой. Она и решила говорить, ничего не утаивая. И не смогла. В последнее время вернулась к ней девичья стыдливость, о которой она давно забыла. Странные вещи происходили с ней. Даже в детстве Чернавка не плакала, а когда вышла перед притихшим собранием, слезы стали душить ее, мешали говорить.
Сейчас, взглянув на Ваню, Чернавка поняла, что парнишка, как по книге, читает ее мысли.
— Что с тобой делается? Какая-то ты возбужденная, уж не заболела ли? — спросил Ваня с тревогой.
— Ты мне нравишься, Иван, и я скажу тебе то, что не отважилась бы сказать никому… Я, наверное, скоро выйду замуж. Как вернемся в Чарусу, так и выйду.
— С кем же ты решилась связать свою судьбу?
— С Колькой, с Коробкиным Колькой. Не ожидал?
— С Колькой? — удивился Ваня. — Ну, знаешь, вряд ли его родители одобрят такой альянс. Ты хоть знакома с его матерью и отцом? У них ведь старорежимные порядки, взгляды.
— А мы и спрашивать их не будем. Теперь свобода, благословения на брак не требуется. И я выхожу замуж за Николая не для того, чтобы нахалом втесаться в богатую семью. Вот увидишь, я сделаю Кольку человеком. Колька — он знаешь какой, он недоволен своими родителями, раздражен тем, что выпало ему несчастье быть сынком нэпмана. Он сказал мне: «Поженимся, брошу все к черту, и махнем с тобой в Донбасс, добывать уголь».
— Нет, Чернавочка, не такой Коробкин, каким ты его себе вообразила. Я с ним за одной партой в школе несколько лет сидел. Эгоист он и никого, кроме себя, не любит, не признает никаких авторитетов. Он опрометчив и может натворить много бед. Не поедет он в Донбасс и на тебе тоже не женится. Это он просто так болтает, чтобы успокоить тебя, заинтересовать собой… Да и шашни у него какие-то с Нинкой Калгановой.
— Пойми ты, любит он меня! — почти истерически крикнула Чернавка и замолкла: на пороге появился Гасинский.
— Ну, полуночники, пора спать, — сказал Гасинский, выпроводил Чернавку и погасил свет. Выключатель щелкнул, как пистолет.
«Чернавка хорошая, а Колька дрянной. Зачем он морочит девушке голову?» — с неприязнью подумал Ваня, ворочаясь с боку на бок. Ночью его опять мучил бред. До мельчайших подробностей Ване мерещился товарищеский суд, и он все пережитое переживал снова. Видел он Саньку Дедушкина и Зинку Суплина, читавшего с нетерпимо длинными паузами слова приговора — «…суд постановил исключить Аксенова Ивана Ивановича из состава учеников фабзавуча…». Ваня просыпался, опять засыпал, и тогда все повторялось сызнова, и так до утра, до поры, пока не зашумели ребята, собиравшиеся на вокзал.
Вернулся из магазина Гасинский, принес две бутылки сливок, два пучка красно-белой редиски, большую белую булку. Все это он ловко разложил на стуле. Они позавтракали.
Ваня пополоскал горло содовым раствором, как велел доктор, выпил лекарство, закрыл глаза. Мысли его смешались, и он вскоре снова заснул.
Проснулся уже под вечер. В фойе кроме Гасинского была еще девушка, с которой директор фабзавуча познакомился в Большом театре и которую Ваня мельком видел в предпоследнем антракте «Лебединого озера». Вдвоем они хлопотали над судками с обедом.
— А, проснулся. — Юрий Александрович приложил к Ваниному лбу руку. — Жар спал. Ну подымайся, будем обедать, притащили еду из столовой. Да, чуть было не забыл, знакомься — танцовщица из студии имени Айседоры Дункан.
ebooksa