Ваня знал, что знаменитая американская балерина по приглашению Советского правительства прибыла в Москву и организовала балетную студию, набрав в нее девочек и девушек — детей рабочих. Она одна из первых мастеров искусства на Западе признала Советскую Россию. Луначарский писал о ней:
«Дункан назвали «царицей жеста», но из всех ее жестов — поездка в революционную Россию, вопреки навеянным на нее страхам, — самый красивый и заслуживает наиболее громких аплодисментов».
Юная танцовщица подала больному маленькую крепкую руку, застенчиво улыбаясь, назвала себя Люсей.
Разлили в тарелки остывший гороховый суп и не спеша, как в ресторане, принялись за еду.
Ваня украдкой наблюдал за девушкой. У нее было круглое смуглое лицо, карие глаза, вьющиеся, рассыпанные по плечам волосы. Всем обликом своим она напоминала задорного цыганенка, да и Гасинский раза два назвал ее Цыганенком.
— Вы любите стихи Есенина? — спросила Люся, полуприщуренными глазами оглядывая Ваню.
— Люблю, — ответил Ваня, — как не любить такого.
— Вы знаете, Айседора Дункан жена Есенина. Вы себе не можете представить, что это за прелестная женщина. Она называет себя танцовщицей и революционеркой. Проживая за границей, Айседора танцевала в красной тунике — изображала революцию, и звала униженных и оскорбленных к оружию. Как-то она совершенно серьезно сказала: «Уничтожение брака — одна из положительных мер, принятых Советским правительством». Она рассказала нам, что, живя в Америке, наотрез отказалась выйти замуж и, показывая личный пример, вступила в борьбу за право женщины рождать детей вне брака.
— Представляю, какие скандалы породила эта борьба, — вставил Гасинский, стараясь понять, для чего девушка говорит все это.
— Айседора говорила, что пока еще ни одна женщина в мире не поведала полной правды о своей жизни, — продолжала Люся, — она уверяла, что женщина, которая напишет правду о себе, создаст величайшее произведение. Айседора пишет такую книгу. Она великая женщина! Она прочитала все книги, посвященные искусству танца, от древних египтян и до наших дней. Она называет учителями танца Жан-Жака Руссо, Уолта Уитмена и Ницше.
— Ну Ницше это уже совсем зря, — перебил Гасинский. — Вы что же, разделяете ее убеждения?
Люся попробовала посмотреть на Гасинского убийственным взглядом и, поняв, что из этого ничего не вышло, звонко расхохоталась и продолжала:
— Айседора, напоминающая телосложением Венеру Милосскую, иллюстрировала танцами стихи Омара Хайяма, и всю жизнь создает новые формы танца и еще не открытые движения. У нее в особняке на Кропоткинской улице под стеклом висит телеграмма, подписанная Луначарским, датированная весной 1921 года: «Одно только русское правительство может вас понять. Приезжайте к нам: мы создадим вашу школу». Я помню телеграмму дословно.
После обеда Юрий Александрович полушутя попросился в кино.
— Идите! — улыбаясь, разрешил Ваня.
Он любил оставаться наедине, думать, прислушиваться к шуму крови, гудящей у него в жилах. Что-то необыкновенное и радостное свершалось в нем последнее время, увлекало, звало, обновляло тело и душу. Даже сны его переменились. Снились обнаженные женщины, сражения, бегущие табуны коней, ледоходы и молнии, океаны и горы, освещенные солнцем.
Вернулся Гасинский поздно, и опять-таки со своей девушкой. Вошли они на цыпочках, Юрий Александрович окликнул Ваню, но тот, хотя и слышал их, не отозвался.
— Спит, — шепнула девушка.
— Тсс, — произнес Гасинский и приложил указательный палец к губам.
Они сели на диван и в полутемноте дальнего уголка принялись что-то шептать и целоваться, и хотя Ваня еще не был влюблен и ни разу по-настоящему не целовался с девушками, не стал прислушиваться, подглядывать, закрыл глаза и под ласковый человеческий шепот любви уснул здоровым сном, как засыпают под шум дождя.
ebooksa