— То не купец, у кого деньги дома, — сказала Ванда. Она настояла, чтобы Обмылок вынул из несгораемого шкафа все наличные деньги и взял с собой.
Поехали скорым поездом, в купе первого класса: Коробкин с сыном Николаем и Светличный со своей Вандой. Светличный не без страха оставил свое хозяйство на попечение Кузинчи — у этого парня мозги набекрень, и, как убедился названый отец, он не хочет, да и не способен быть лавочником. Правда, двор надежно сторожит Жучок, этот никого чужого не пустит, но собаку могут отравить, могут кинуть ей кусок хлеба с иголкой.
В пути Светличный внимательно присматривался к отпрыску Коробкина, пытался разговаривать с ним, но ничего интересного в парне не обнаружил.
Николай валялся на верхнем диване с книгой в руках, дамской шпилькой разрезал страницы. Случилось так, что книга упала. Светличный поднял ее, посмотрел обложку — «Граф Монте-Кристо».
Однажды Николай ни с того ни с сего брякнул:
— Для себя я центр вселенной, и с моей смертью погибнет весь мир.
Отец прикрикнул на него:
— Перестань молоть свои глупости! Надоел мне твой акафист!
Отец был куда значительней сына. Протирая кусочком замши пенсне, рассказывал, как учитель:
— В Нижнем родились Николай Добролюбов, изобретатель-самоучка Иван Кулибин, родились Горький, брат Ленина Александр и сестра Анна. Отец Ленина Илья Николаевич Ульянов преподавал в шестидесятых годах в Нижегородской мужской гимназии. Козьма Минин в 1611 году обратился к согражданам с призывом — не жалеть ни жизни, ни имущества, «жены и дети закладывали» для спасения Отечества.
Ванда внимательно слушала. Такие разговоры нравились ей.
У Тимофея Трофимовича Коробкина в Нижнем жил со своим многочисленным семейством родной брат, один из бывших акционеров общества «Салонил», владевших до революции небольшим салониловым заводом в пригороде Канавино. За синей Окой, невдалеке от песчаных дюн, топких болот и недорубленного хвойного леса, и расположилась ярмарка.
Узнав о том, что Тимофей Трофимович во все время пребывания на ярмарке будет жить у брата, Светличный надул губы, но ничего не сказал. Только подумал, что Коробкин затем и приехал в Нижний, чтобы повидаться с братцем, а его прихватил с собою в попутчики, не желая скучать в дороге. Но вскоре он убедился в своей ошибке. Уже в первый день приезда Коробкин по дешевке закупил несколько тюков ароматной дубленой кожи, привезенной купцами из Монголии, и, при помощи брата, отправил ее по железной дороге на Украину, по адресам знакомых ему сапожников.
Выяснилось, что и Ванда раньше бывала в Нижнем, жила в Канавине.
— Я сюда в царское время на гастроли приезжала кажное лето, — похвалилась она некстати.
— А ты разве артистка?
— А ты разве не знал? — вопросом на вопрос ответила Ванда и опустила долу коричневые глаза, чтобы скрыть вспыхнувшее в них озорное лукавство.
Признание жены обидело лавочника, он-то знал, что раньше на нижегородские ярмарки собирались проститутки со всей России, приезжали кокотки из Парижа. Что удивительного, если на гастролях бывала здесь и Ванда?
Поселились Светличные невдалеке от мельницы Башкирова, в отдельном номере деревянной, наспех сколоченной гостиницы, пахнущей свежей сосной. Таких гостиниц понастроили к ярмарке несколько десятков, и все они были набиты приезжим народом.
А народу собралось на ярмарке тьма-тьмущая. В красивых магазинах с утра до вечера невообразимая толчея, шум, гам, вавилонское столпотворение. Кого только не встретили Светличный и Ванда, прохаживаясь под ручку по широким тенистым аллеям ярмарки, по которым текли цветные человеческие реки. Хохлы в шапках решетиловской смушки, казанские татары в расшитых тюбетейках, кавказцы в черкесках с серебряными газырями и кинжалами, угрожающе болтающимися на животах, узбеки в теплых полосатых халатах, подпоясанные шелковыми платками, русские в пиджаках и цветных косоворотках. И ни одной шинели, ни одной выгоревшей гимнастерки со следами снаряжения, словно и не было четырех лет гражданской войны.