Были здесь и балаганы, и цирк — высокий брезентовый шатер, в котором вечерами выступали борцы и знаменитые клоуны Бим и Бом, о которых в Чарусе ходили слухи, будто их давным-давно расстреляла Чека.
Были и «американские горы», по их отвесным спускам скатывались железные вагонетки, набитые любителями острых ощущений; были и лодки-качели, карусель, тир и, конечно, «кривые зеркала», у которых, как ребенок, заливалась смехом счастливая Ванда.
Однажды поздно вечером, когда Ванда улеглась спать, Светличный от нечего делать забрел в казино и сразу увидел у рулетки бледного, без кровинки в лице, Николая Коробкина. Он держал правую руку в кармане брюк, и было похоже, что еще минута — и он в отчаянии пустит себе в висок пулю.
— Что с тобою, Коля? — спросил Обмылок.
— Дайте мне взаймы червонец. Я взял у отца без спроса триста золотых рублей и проиграл их все до копейки.
— Отец бил сына не за то, что играл, а за то, что отыгрывался. Пойдем домой.
Лавочник силком увел с собой Николая. Не нравился ему этот Николай, недаром Ванда, злая на язык, окрестила его щеголем-жеребчиком.
На ярмарке все продавалось и все покупалось. Обмылок быстро смекнул, что тон задает государственная торговля, а купцы, понаехавшие со всех краев республики, петушатся зря. Куда ни глянь, повсюду магазины «Главспички», «Главсахара», «Главстекла», «Главрезины».
Возы, сапоги, ситец, сельскохозяйственные машины, одежду, мешки с крупой и солью, косы и вилы продавало государство, и конкурировать с ним купцам-одиночкам было трудно. Правда, ситец привезли с морозовских фабрик, посуда — кузнецовской выработки, самовары были разрисованы медалями Баташовых, полученными на Парижской выставке. Но все эти богатства продавали в государственных и кооперативных магазинах и ларьках какие-то дотошные, опытные в торговле люди. Видно, государство, вопреки надеждам Светличного, все же торговать научилось.
По железнодорожным веткам, проложенным среди болот и песка, паровозы круглые сутки везли вагоны с товарами, а с низовьев Волги буксирные пароходы, надрываясь в борьбе с течением, ежедневно приволакивали пузатые баржи с керосином, мазутом, скотом, жалобно мычащим и блеющим под раскаленным летним солнцем. Вода плескалась в берегах цветная, пестрая, словно реку накрыли лоскутным одеялом. Видно, недаром Нижний Новгород считался перевальным пунктом, соединяющим волжский водный путь с железными дорогами Западной России.
Ванда любила людей со всеми их добродетелями и пороками, любила человеческую сутолоку. С утра до вечера таскала она за собой нелюдимого, быстро устающего мужа.
— Наше дело такое — одно купи, другое продай, — поучала она Обмылка.
Она приценивалась к дорогим мехам с метками знаменитого в России купца Сорокоумовского, со знанием дела щупала пахучую пеньку и просмоленные канаты, часами любовалась новенькой деревянной мебелью, которую охотно раскупали рабочие Сормовского завода.
— Купи мне шубу, — едва переводя дыхание, приставала она к Обмылку.
— Зачем тебе шуба? Мы ведь живем на юге.
— Мех то же золото: всегда можно продать и вернуть назад свои денежки.
— Хорошо, куплю, только не сейчас.
— А когда же?
— Когда будем возвертаться.
— Ну спасибочко! — Ванда, не стесняясь, при всем честном народе целовала Обмылка в облысевшую голову, а он блаженно улыбался.
ebooksa