— Пришлось дать. И вот теперь всем рассказываю, в том числе и вам.
Неприятный субъект заказал подбежавшему старичку официанту графинчик холодной водки и два пирожных «наполеон». Девица робко посмотрела субъекту в глаза, прикрытые темными очками, и тихонько попросила:
— Мне бы, милый, котлетку.
— Хватит с тебя и пирожного. И водку, и пирожное заказываю сверх уговора. Это тоже следует принять во внимание.
— Тошнит меня от этих пирожных… — и, глотая слюну, добавила: — Несвежие они.
Девица была тоненькая, совсем молодая, с бледным чахоточным лицом.
— Как это — несвежие? Нехорошо так наговаривать, барышня, — возмутился официант, терпеливо ожидавший приказаний.
Ванда, пристально глядевшая на девицу, щелкнула ридикюлем, достала новенький бумажный червонец и сунула его в узенькую девичью руку:
— Плюнь ему, мерзавцу, в морду и беги отседова.
Девица робко поднялась, пробормотала:
— Спасибо, мадам… У меня дома голодный ребенок, — и, все время кланяясь, пятясь, неслышно выскользнула из подвала.
— Их тут, вертихвосток, вечерами как бабочек у фонаря, — объяснил официант, полотенцем, перекинутым через руку, вытирая высокий, с залысинами вспотевший лоб.
— Кем я только не была, а вот мадамой — никогда. Так что это она зря ко мне.
— А вас не Вандой звать? — осторожно спросил официант, все время присматривавшийся к ней.
— Нет! И точка. Получай за пиво и раки — и гуд бай! — Ванда щедро расплатилась, подмигнула официанту и потянула за собой на улицу всю компанию. Не может человек раз и навсегда освободиться от своего прошлого, оно нет-нет да и напомнит о себе.
Они вышли из прохладного подвала на раскаленный солнцем тротуар; к ним бросилась бойкая стайка мальчишек, торгующих сливочными ирисками и штучными папиросами.
Отмахнувшись от них, Бондаренко спросил:
— Кому же этого самого барашка следует отвалить?
— Коробкину Тимофею Трофимовичу, — сказал Светличный.
— Кому, кому? — Оба крестьянина приостановились от удивления.