— Дело зашло слишком далеко. Мы ко всему должны быть готовы. Даже к тому, что мятежники захватят крепость. Программа действий у нас ясная: в случае нужды уйдем в подполье, нам не привыкать. Будем неослабно вести большевистскую агитацию, разлагать силы мятежников изнутри, пока из Петрограда не подойдут наши войска.
Всем честным коммунистам, сбитым с толку демагогами и в одиночку бродящим в потемках, мы должны открыть глаза. Закрывая собрание, я даю наказ: всем немедленно идти к матросам — агитировать, агитировать и еще раз агитировать!
Опасаясь слежки, из дому выходили по двое, с промежутками в несколько минут.
Ковалев вышел на улицу последним. Пронзительный ветер продувал насквозь. У светло-серого от изморози памятника Фаддею Беллинсгаузену широкоплечий матрос обнимал сестру милосердия. Девушка вырывалась, заливчато хохотала. Где-то далеко, у форта Красная Горка, тревожно хлопали одиночные выстрелы, над линкором «Севастополь» неожиданно вырос зеленый стебель ракеты, покачался в воздухе и, задрожав, сломался. «Сигнал! Кто и кому сигнализирует?» — тревожно подумал Ковалев, шагая по пустынной чугунной мостовой, всем телом чувствуя опасность и спиной ожидая пулю. Такие типы, как Петриченко, всегда стреляют сзади.
Вспомнился штурм Зимнего дворца, холодный прожекторный свет, свист пуль, и перед глазами, как живые, встали товарищи по борьбе: Подвойский, механик Иванов с завода Ленгензипен, Баулин, долговязый хохол Убийбатько. Где они теперь? По каким местам разбросала их судьба? Собраться бы сейчас всем вместе: вот была бы сила.
На окнах невысокого здания Кронштадтского райкома партии лежал маслянистый свет лампы. Ковалев замедлил шаги. Время для работы было неурочное.
На улице непривычно пахло сеном, у подъезда стояли двое саней, запряженных парами усталых, дымящихся лошадей. Пять красноармейцев в длинных, до пят, кавалерийских шинелях, вооруженные карабинами, чеканя шаг, деловито прохаживались вдоль здания.
«Что за люди?» — подумал Ковалев, подходя к знакомой двери с ручкой, в которую снизу и сверху впились зубами два бронзовых льва.
— Стой! Ты куда? — остановил его красноармеец в суконной аккуратно подвернутой буденовке.
— Куда, куда! Не видишь, что ли, — иду в райком. Я сюда как в родной дом хожу.
— Не время сейчас тут шлендрать… Партбилет при тебе? Предъяви, — властно потребовал красноармеец.
Из внутреннего кармана кителя Ковалев достал согревшийся у тела партбилет, протянул его часовому. Уже давно никто в Кронштадте не интересовался партийными документами.
Красноармеец щелкнул зажигалкой, поднес к огоньку партбилет.
— Член партии с 1905 года, — сказал он почтительно. — Верниковский, проводи товарища…
В кабинете сидели секретарь райкома, чернобородый начальник политотдела крепости, незнакомая женщина и, видимо, сильно озябший человек лет сорока пяти, в полушубке, в очках, с усами, и серебристой бородкой клинышком. Ковалев вгляделся в этого человека, и чувство облегчения, радости охватило его — это был Михаил Иванович Калинин. Он расхаживал по кабинету, оставляя на паркете следы оттаивающих валенок.
— Входи, входи, Ковалев! — проговорил секретарь райкома. — Чего холоду напускаешь.
Остановившись против Ковалева, Михаил Иванович пожал ему руку и снова принялся ходить, говоря:
— Вот, приехал по заданию ЦК кашу расхлебывать, которая здесь заварилась за вашей, можно сказать, спиной. В газете «Красный Балтийский флот» успели напечатать призыв к митингу, и газета уже доставлена на корабли. Что ж, будем готовиться к митингу. Дай мне бумаги, Катя. — Он повернулся к женщине, которая подняла на него свои усталые и встревоженные глаза (позже Ковалев узнал, что это сестра Калинина, Екатерина Ивановна). — Ночью я подготовлюсь к выступлению. А сейчас будем действовать. Вызовите ко мне этого чинодрала Цатиса…
XVII
Михаил Иванович, так и не вздремнув в эту ночь ни на одну минуту, в десять часов утра вместе с сестрой и секретарем Кронштадтского райкома партии отправился на митинг. Его знобило, побаливало горло. Перед выходом на улицу он проглотил какой-то горьковатый порошок, который дала ему Екатерина Ивановна.
ebooksa