Гоголь. Мертвая душа

У нее было множество ласковых и игривых прозвищ: «южная ласточка», «Донна Соль», «академик в чепце», «Сашенька Россет», «фрейлина Черненькая». О ней слагались легенды и ходили анекдоты. Не бывало в Петербурге приема, на котором она бы не блистала, кружась в танце и кружа головы кавалерам, редкая сплетня обходилась без упоминания ее имени, а любовных побед одной этой особы хватило бы на дюжину менее искушенных дам. Говаривали, что в шкатулках Александры Россет хранятся письменные признания не только высочайших сановников, но и самого государя императора. В них зачастую присутствовали строки самого интимного характера, не предназначенные для посторонних ушей, однако она без тени смущения и даже с удовольствием зачитывала их вслух в кругу друзей. У Гоголя в голове не укладывалось, отчего столь блистательная дама пожелала снизойти до его скромной персоны, но тщеславие подсказывало ему сладостный ответ. Прелестница Россет прочла «Вечера на хуторе близ Диканьки» и пожелала ближе узнать автора, возбудившего ее любопытство... и, возможно, чувства. Она еще и сама не вполне отдает себе отчет, отчего это ее влечет к начинающему писателю, но такие решения принимаются сердцем, а не умом.

И вот очень скоро они предстанут друг перед другом. О, какой праздник души! О, какая страшная мука!..

Гоголь высадился из пролетки подле подъезда, к которому съезжались богатые экипажи. Все окна были ярко освещены, на улицу долетали звуки музыки. Лакеи в золотых ливреях сопровождали гостей в прихожую с мраморными колоннами и зеркалами, где другие лакеи принимали у них накидки и шляпы. Гоголь совершенно затерялся в этой круговерти и, наткнувшись взглядом на свое отражение, подумал вначале, что видит перед собою престранного господина, которому вот-вот сделается дурно. Если бы не боязнь оскорбить прекрасную Александру Россет, он бы попросту сбежал, но чувство долга повело его по широкой блестящей лестнице наверх, навстречу музыке и многоголосому говору.

Вся зала с ее люстрами и нарядною толпою выплыла ему навстречу, и он был готов попятиться в замешательстве, ошеломленный многолюдьем. Лица и фигуры представали перед ним и вновь пропадали из поля зрения, никак не складываясь в общую картину. То чьи-то голые плечи бросятся в глаза, то черный фрак приблизится вплотную, а в довершение к этому оркестр обрушил с хоров совершенно шальную мазурку, при визгливых звуках которой даже черти в аду пустились бы в пляс. Все завертелось, закружилось, понеслось вскачь. Гоголь же остался стоять столбом, тупо прислушиваясь к иностранным речам напудренных старух и стариков со звездами.

Танец закончился, а он все никак не мог сойти с места, прислонившись к холодной колонне и отзываясь растерянным миганием на приветственные поклоны, заинтересованные взгляды и кокетливые улыбки. Затем его глаза, словно бы привлеченные некой непреодолимой силой, посмотрели поверх голов и увидели на другой стороне паркетной площадки группу дам в столь восхитительных убранствах, что райские птицы померли бы от зависти. Одна из них в роскошном лебедином платье выделялась среди прочих смуглым цветом кожи и неповторимой свежестью лица. Неподражаемое чувство вкуса сквозило во всем ее убранстве. Она смело встретила взгляд Гоголя и поманила его к себе веером. Ее рука в белой перчатке до локтя сама по себе могла называться произведением искусства.

Переставляя ноль так, как если бы невидимый кукловод тянул их за веревочки, он пересек зал и поклонился, постаравшись сделать это с достоинством, которого не испытывал. Он был не просто ослеплен южной красотой правильных, четких линий смуглого лица Александры, он был также оглушен и сбит с мысли. Они о чем-то говорили, знакомясь, но Гоголь не понимал, о чем именно; он автоматически произносил вежливые фразы и выслушивал ответы, хотя не смог бы повторить ничего из сказанного. Фрейлины как-то незаметно растворились в толпе, оставив их наедине – сидящую на стуле столичную красавицу и провинциального писателя, абсолютно неискушенного в сношениях подобного рода, да еще на виду у сиятельного общества. Между тем, будь он способен воспринимать хоть что-нибудь кроме головокружительного очарования собеседницы, он был бы, несомненно, потрясен ее пытливым умом, свободным языком и острой наблюдательностью. За те минуты, пока они говорили, Александра успела бегло проявить познания в поэзии, науках и модных веяниях той поры. Недаром же ее фрейлинская комната на четвертом этаже Зимнего дворца давно служила местом постоянных сборищ знаменитостей России.

«Я влюблен, – понял Гоголь. – О боже, я влюблен, как мальчишка! Не снится ли мне это? Я и вправду стою перед нею, и она улыбается мне, а не отворачивается и не гонит прочь за то, что я, верно, наскучил ей своим косноязычием и неуклюжими манерами? Словно сами небеса смотрят на меня... смотрят и ждут. Чего же? Чего?»

– Итак, – услышал он собственный голос, – правильно ли я понимаю, что вы, Александра Осиповна, желаете получать от меня уроки по...»

Он вопросительно-посмотрел на нее, осознав, что не знает, как закончить вопрос. Этого не потребовалось. Она дала ответ сразу, и это было сродни удару молнии.

– Нет, – сказала Александра Россет. – Неправильно.

Мысли завертелись и пошли кругом в голове несчастного Гоголя. Как же так? Неужто Плетнев ошибся? Или сыграл над ним злую шутку. Он, словно наглый выскочка, появился перед этим неземным созданием и толкует о том, что собирается учить ее чему-то, тогда как она не высказывала намерения видеть его своим наставником? Очень может быть, что Гоголь провалился бы сквозь землю, как стремился сделать всею своею раненой душой, но Александра улыбнулась мягко и молвила своим глубоким голосом:

– Я хочу, чтобы вы читали мне, Николай Васильевич. Я слышала от многих знакомых, что вы неподражаемый чтец и каждый персонаж у вас говорит собственным голосом, а в смешных местах вы умеете заставить хохотать всех слушателей, даже тех, кто старается сохранить серьезный вид. Вот и читайте мне. А потом я буду задавать вам вопросы, чтобы прояснять для себя непонятное. Разумеется, плата будет как за обычные уроки. Сколько вы обычно берете» Николай Васильевич?

– Нет, нет, это совсем не обязательно! – всполошился Гоголь. – Я и без того почту за честь...

– Об этом не может быть и речи, перебила она шепотом, предостерегающе округлив глаза над слабо колышущимся веером. – Что скажет свет? По этой же причине наши занятия необходимо проводить таким образом, чтобы ни у кого и тени сомнений не возникло по поводу чистоты наших намерений. Господин Плетнев обратился к господину Жуковскому, и Василий Андреевич любезно согласился предоставлять в. наше распоряжение одну из комнат своей библиотеки. Вас это устраивает, Николай Васильевич?

– А? Что? Полностью устраивает, Александра Осиповна!

– Я тоже так думаю, – наклонила голову фрейлина. – Если проводить урок по субботам, то вы сможете оставаться в доме на собраниях вашего... – она сделала короткую, но весьма значительную паузу. – Вашего литературного общества.

– Да! – воскликнул Гоголь, страдая оттого, что голос его прозвучал как хриплое карканье. – Это превосходное решение. Я буду у Жуковского в назначенный вами час, сударыня. Но скажите... Какое произведение вы хотели бы разобрать на наших занятиях в первую очередь?

– «Вечера на хуторе близ Диканьки», – был ответ, сопровождаемый легкой улыбкой. – Не тот том, который уже издан, я его читала. А второй, готовящийся к печати. Скажите, Николай Васильевич, это возможно? Мы ведь знакомы так мало... Доверитесь ли вы мне настолько, чтобы ознакомить меня с рукописным вариантом?

Опережая Гоголя, Александра Россет свела свои чудные брови и воскликнула:

– Но может быть, я требую невозможного? Ведь рукопись сейчас отдана в типографию...