– Присаживайся, Лева, – Хаймович замялся. – Можно я тебя так называть буду?
– Да называй хоть горшком, только в печь не сади. Ровесник, поди?
Хаймович кивнул, протягивая миску с ухой, которую подала Роза.
– Попробуй ухи, Лева, и прости, что так получилось… Дед Лева слегка надулся, видать вспомнил, что уха из его рыбки варена. Но, поколебавшись, взял и хлебнул прямо из миски. От протянутой ложки отказался:
– Без надобности она, чего ею воду гонять?
Пока Николаевич мелкими глотками пил наваристый бульон, Хаймович, видимо чем-то озадаченный, крутился вокруг. И так обойдет деда и эдак, и на суму его тощую, из шкуры пошитую, посмотрит, и на форму потертую. Вроде и незаметно старался, да, видать, больно нервничал, так что дед Лева это засек и, протягивая опустевшую посуду Розе, сказал:
– Хороша уха, хозяюшка. Спасибо. – И обернулся к Хаймовичу: – Милейший, ты на мне дыру протрешь. Чего глядишь?
Хаймович ничуть не смутился.
– Да вот смотрю, где ты такой одеждой разжился?
– А тебе зачем? Сам вроде не голый ходишь?
– Я к тому, что все в вашей деревне так ходят?
– В моей деревне одна изба, – усмехнулся Николаевич. – Изгой я. Один живу. А вы, стало быть, той же масти. Откуда путь держите?
– Издалека.
– Вот то-то и оно. Сами беглые. И за что вас погнали?
– Врагов много.
– Да вас тоже немало…
Дед стал загибать пальцы, пересчитывая нас, но сбился.
– А тебя за что выгнали? – поинтересовался Косой.
– Да за то же, за что и его, – хитро улыбнулся Николаевич, посматривая на меня.
– Меня никто не выгонял, – запротестовал я.