Мне было скучно, невыразимо скучно. Жизнь казалась пресной и блеклой. Как только я вошел в этот город, зов, притягивающий меня сюда, пропал. И хоть я многое вспомнил и уже отчетливо знал, кто меня зовет, но найти свою вторую половину, лучшую мою половину. Чтобы вернуть все те знания, которые когда-то у меня были, я не мог. Город был мне совершенно незнаком и чужд. Бредовые сооружения из камня, словно гигантский муравейник, брошенный своими муравьями. В тоске и печали я бродил по этому лабиринту. Как не странно, но теперь я знал, что такое Тоска и Печаль. И я знал, что такое лабиринт. И по большей части догадывался кто Я…Вся моя долгая жизнь, проведенная в пустыне походила на сон младенца. Ел, спал, и рос. Существовал как простейшее одноклеточное существо. А ведь я им не был. И в пустыне не было не только подобного мне, но и равного по силе, хитрости, сложению. Я сложен, бесконечно сложен, идеально сложен для этой жизни. Для выживания в этих условиях. Да и, пожалуй, для любых условий на этой планете. Знания, не то, что приходили ко мне по мере приближения к городу, а просыпались во мне. Все это и многое другое я давно знал. Только вспомнил. Не мог одного, не мог вспомнить и найти то место, где в заточении было мое второе я. Поэтому бесцельно бродил по городу в надежде, что зов опять появится и все решится…
А город изменился, прав был Косой. Все те же улицы, все та же несусветная пыль, вездесущий мусор. И дома те же, и на месте стоят. Никуда не убежали. Но вот ощущение моего города пропало. Как говорил Хаймович, нельзя в одну и ту же реку войти дважды. А мы смеялись, не понимая этого высказывания. Конечно, в Мазутку того времени второй раз зайти было проблематично, если первый был последним. Не выживали в Мазутке. Чтобы еще раз проверить эти внезапные перемены, я свернул к реке и с удовольствием окунулся в нее вместе с одеждой. Смывая соль и пот. Считай, и помылся, и постирался сразу. А когда выходил, всю муть, поднятую мной со дна, снесло течением. Так и получается, что вода, в которой я был, уже утекла. И вновь в ней, в той же самой, мне не оказаться. Так просто. Но вот не узнавал я город и все. Обветшал он здорово, словно много лет прошло. Стал более приземистым, тусклым. Дома многие порушились. Так всегда бывало в летнее время после сильных песчаных бурь. Да и в зимнее, тоже бывало. Когда вода, падающая с неба изо дня в день, напитывала почву по самое "нехочу". И фундамент давал осадку, и трещины змеились по стенам. Стены падали. Дождь вымывал раствор между кирпичами, сглаживал корявые груды обломков зданий. Потом занесенная за лето земля и пыль после дождей давала всходы. Все покрывалось травой. Там и сям начинали расти кусты, и пробиваться побеги деревьев. Это будет, будет осенью. Через какой-то месяц. А пока, под этой испепеляющей жарой, в прохладу и зелень не верилось, верилось в прах, тлен и смерть. И каждое корявое деревце, вздымающее голые ветви к небу, говорило об этом. К тому времени, когда я подходил к стадиону, одежда на мне уже высохла. Жара. Солнце садилось. Но его огненным жаром был наполнен каждый дом, каждый камень. Раскаленный за день асфальт весь испещренный трещинами ощутимо продавливался под ногами, только что не лип к ним.
– Что-то вышек с прожекторами не видно? – сказал я сам себе, вглядываясь за высокий забор стадиона. Ведь когда-то на одной из них от собак спасался. Вышек и впрямь не было. Видимо съела их ржавчина, а ветер согнул и сломал. И лежат они сейчас где-то посередине футбольного поля. А вот и проспект Победы. Он в стадион упирается. Когда-то тут, как говорит Хаймович, стояла стела с орденом победы на макушке, и прямо за стелой была аллея. Аллею вырубили, когда дорогу расширяли, и стелу снесли. Что ж, ничто не вечно под луной, и деревья и победа. На смену одному победителю приходит другой и стирает память о своем предшественнике. Но главный и, пожалуй, единственный настоящий победитель – время. Он стирает все и всех. Вот, блин, мысли как в книге пошли. Помню, Хаймович ее читал периодически. Зачем непонятно? Он ведь её не раз читал. И опять открывал и читал, как будто что-то новое в ней появится, могло? Склероз видать старческий. Я один раз читал, всю не осилил, но что прочитал, запомнил. И автора этого помню, который написал, что ничего не вечно под луной, Екклесиаст. Эх, что-то часто я деда вспоминаю, значит, скоро свидимся.
Не успел я таки мечтаниям и воспоминаниям предаться, еще до драмтеатра не дошел, как промеж домов, как раз между бывшей библиотекой и жилым домом появилось чудо-юдо. Честно. Сколько в жизни прожил, всякого навидался, но такой хрени видеть не приходилось. Не иначе как из пустыни приползло. Оно тоже видать людей никогда не видело, и бодро стуча копытами или цокая когтями, не разглядел что там у него, устремилось мне на встречу. Но поскольку я ничего хорошего от этой встречи не ждал, то ускорил шаг. А попросту вдарил со всех ног по проспекту. Только пятки засверкали. Но судя по звуку за спиной пришелец не отставал, а наоборот приближался. Так дело не пойдет! На перекрестке резко сворачиваю влево, между управлением дороги и старой пятиэтажкой. С разгона прыгаю и цепляюсь за нижнюю перекладину пожарной лестницы. И не останавливаясь, быстро перебираю ногами по ней. Оглядываюсь через плечо на преследователя. То ли мне показалось, то ли оно изменилось. Стало выше на лапах, вытянулось в струну и бежало, складываясь почти пополам. Ходу, Толстый! Ходу! Скомандовал я сам себе и взлетел по лестнице до крыши. Вот здесь ты меня дружище хрен достанешь! Но что-то подсказывало мне, что это еще не все…И точно. Зверюга, так же как и я, с разбега запрыгнула на лестницу и поползла по ней. Пистолет? Патронов мало. Чего же я у Косого то про патроны не спросил? А думать некогда. Оно приближается. Не теряя больше ни секунды. Разбегаюсь по крыше. Чертовы провода и антенны! Отталкиваюсь от края и лечу до спасительного края крыши соседнего дома. Опа! Удалось. Больно стукнувшись пальцами ног о стену дома, я все же ухватился пальцами за тонкий прут ограждения. Соседняя крыша покатая, шиферная, с бортиком из железного прута. По такой не разбежишься…Кряхтя, я подтянулся и перекинул тело через бортик. Тварь оставшаяся на том доме, стояла и задумчиво смотрела на меня.
– Вот! Хрен тебе! Съела?! – крикнул я в азарте.
Как странно. Но вот злобы или голода она не испытывала. Ее настроение, я ощутил сразу. Если и охотилось оно за мной, то как сытый кот за мышкой. Только вот мышка ему попалась шустрая. Зря крикнул, подумал я, когда на моих глазах чудище начало отращивать крылья. Ети, его налево! Когда крылья взмахнули, я уже держал в руках пистолет. Стоп. А чего у меня там в мешке? Железа, мать ее! Вот сейчас и проверим. И я рву тесемки на вещмешке. Один взмах крыльев, второй, и оно поднимается в воздух. Три секунды и оно уже вот рядом. И я кидаю в эту наивную морду пучью железу.
"Келья для вновь обращенных" на проверку оказалась пыльным чуланом. Чулан закрывался снаружи на засов. В железной двери было прорезано квадратное окошко, через которое Сивучу сунули тарелку с едой и кружку с водой. Помимо стен и двери в маленькой тесной комнате оказался тюфяк на полу и пустое ведро в углу. Скромно и со вкусом. Что Андрею сохранили жизнь, радовало, но отпускать его на волю никто не собирался. И содержание взаперти наводило на определенные размышления. Принюхавшись к содержанию тарелки, полковник макнул в него палец и осторожно лизнул. Мед?! Странный, немного с горчинкой, но мед. Запах непривычный, словно с полыни его пчелы собирали. Хотя у них тут такие пчелы…С них станется. Полковник расстегнул рубашку и посмотрел на рану на груди. Ранка была в ложбинке, где ребра сходятся. Она слегка саднила и кровила. Как только оса до сердца не достала? Повезло, стало быть. Ну, ничего, – успокаивал сам себя Сивуч,- сейчас отсижусь, своим в доску прикинусь, шаману этому поклонюсь. Мне главное в подвал проникнуть, устрою я вам вечер песнопений. "Хвала Богу!".
Придя в себя, полковник, так недавно висевший на волоске от гибели, был опять разочарован и жутко недоволен собой и жизнью. Как не крути, а все пошло наперекосяк. Не так как ему хотелось и планировалось. А теперь, что? Хоть головой о стенку бейся, ничего не изменить. Острое чувство сожаления, и невозможности переиграть ситуацию, наполнили сердце. Растяпа! Неудачник! Придурок! Множество нелестных эпитетов отпущенных им в свой адрес, облегчения не принесли. А вот мед оказал чудодейственное воздействие. Доев пальцем мед с тарелки, и запив его теплой, немного затхлой водой. Андрей почувствовал, как его неудержимо тянет на сон. Он потихоньку успокоился и уснул на жестком тюфяке остро пахнущими мышами. И проснулся, лишь, когда услышал слабый голос.
– Эй! Андрей? Андрей?
– Кто там?
– Не узнаешь?
– Ты что ли…Хаймович? – услышав голос недавнего знакомца, Сивуч обрадовался.
– Да.
– Выпусти меня отсюда?
– Не могу, ключа нет.
– А зачем пришел? Не бойся, я тебя не выдам, – сообразил Андрей.
– Я и не боюсь. Старый я, чтобы боятся. Ты, почему сюда пришел? Мы же договаривались, что за людьми пойдешь?
– Нет у меня людей. Бросили меня все. Не командир я больше, – выдавил из себя Сивуч, и как ему было не стыдно это говорить, но он почувствовал облегчение.
– Понятно.
Старика за окошком Андрей не видел, тот видимо просто стоял рядом с дверями, а своим единственным глазом следил за тем, чтобы их никто не увидел.
ebooksa