Он лежал и думал о том, как жить дальше. И вспомнил случай из своего детства. Было ему тогда лет пять. Как-то летом отец взял его на рыбалку на озеро, где отдыхали заводские. Отец поставил Николая у воды, говорит: иди купайся, учись плавать. Николай не умел плавать, боялся воды, расплакался. Тогда к ним приблизился на лодке Косачев, взял Николая на руки, отвез от берега и бросил в воду.
— Плыви, Колька, плыви! Будешь бояться воды, век просидишь на берегу, не научишься плавать.
Все всполошились, и мать испугалась, а Колька начал барахтаться, нахлебался воды, закашлялся и все же проплыл метра два. И когда Косачев поднял его обратно в лодку, мальчуган расхрабрился, снова потянулся к воде. С тех пор Николай перестал бояться воды, научился плавать.
Он повернулся на спину, увидел над собой синее небо, перечеркнутое телеграфными проводами. На проводах сидели воробьи, с веселым чириканьем поглядывали на практиканта. Он вскочил на ноги, схватил камень и запустил в воробьиную стаю. Птицы улетели в сторону леса, а Николай осмотрелся вокруг, постоял, подумал и зашагал по шпалам в ту сторону, откуда приехал на паровозе.
Он шел торопливо, с озабоченным видом, как ходят люди, занятые срочным делом. Никакие посторонние мысли больше не отвлекали его, он шагал так, будто принял важное решение, знал, что делает.
Часа через два добрался до небольшого разъезда. Как только увидел будку, торопливо направился к дежурному, попросил, чтобы тот позвонил на узловую станцию и узнал, все ли в порядке с девяносто вторым составом.
Отхлебывая кипяток из алюминиевой кружки, дежурный осмотрел парня с ног до головы, взял со стола кусочек сахару, разломил его пальцами, бросил в рот маленький осколок.
— А что ему сделается? У нас завсегда все в порядке. По линии передали, будто трубу прорвало. Да машинист не растерялся, на ходу перекрыл воду.
— А сам здоров? — спросил Николай с тревогой.
Дежурный засмеялся, разгладил ладонью усы.
— Машинист-то? Здоров. Только вот чего-то про помощника говорили, не понял я точно. Будто поскользнулся помощник или ошпарило его водой, он и свалился с паровоза. Беспокоятся о нем, а машинист говорит, что видел его живого, с земли соскочил и за поездом бежал. Не ты ли будешь помощником? — Дежурный начал подозрительно и придирчиво разглядывать парня. Руки замазаны, штаны порваны, кровь на щеке. — Небось больно упал?
Николай ничего не ответил, повернулся и вновь зашагал по шпалам. На душе у него теперь стало легко. Значит, машинист жив-здоров, состав доставлен на место, все в порядке. Идти было далеко, но ему не хотелось ждать попутного поезда. Да и спешить незачем. Все равно Тихон Кузьмич вернется домой только к утру, а заявляться на станцию одному Николаю нельзя. «Утром явлюсь в дом машиниста, — думал он, — расскажу все, как есть. Струсил, мол, извините, пожалуйста. Не гожусь к такому делу».
Вдали показалась деревня. За березовым перелеском виднелось несколько крыш под красной черепицей и одна — под зеленым железом. Практикант повернул в сторону, пошел по узкой проселочной дороге. На западе за дальними холмами заходило солнце. Парень подошел к крайнему дому, попросился переночевать. Пустила старушка, верткая, подслеповатая и седая. В доме кроме старушки было два мальчика: один лет двенадцати, другой — лет восьми. Ребятишкам хотелось поговорить с незнакомым человеком, но старушка прогнала их в другую комнату.
— Угомонитесь, бездельники, спать пора, — ворчала она на внуков. — А то вот вернутся из города мать с отцом и меня же ругать будут, что разбаловала вас. Марш отсюда.
Ребята нехотя ушли. Старушка принялась кормить прохожего, дала щей, каши с бараниной, налила кружку молока. Он быстро съел все. Готов был идти спать, но хозяйка беспрерывно расспрашивала, откуда он и зачем в этих местах. Старушка задавала вопросы и сама рассказывала о своей жизни, о сыне, о снохе, о внучатах. Наконец расстелила тулуп на сундуке, положила подушку и одеяло.
— Ложись, горемычный, спи.
Николай долго ворочался, не мог уснуть.
«Какой же я подлец! — думал он о себе. — Что сделал, и даже аппетита не лишился, уплетал обед за обе щеки».
После того как отругал себя, ему стало легче, он уснул.
К Тихону Кузьмичу заявился он не очень рано, подождал, пока разгуляется день. Подъехал к станции на подножке товарного вагона, спрыгнул у семафора и, не заходя на вокзал, окольными переулками пробрался к дому машиниста. Оказалось, что самое трудное было пройти последние сто шагов. Даже мелькнула мысль вернуться на станцию, сесть в поезд, уехать домой, никому ничего не объясняя и ни перед кем не отчитываясь. А что, в самом деле, мучиться?
ebooksa