Алло, милиция? Часть 2

22
18
20
22
24
26
28
30

Развлекая себя мрачными мыслями, Егор стряхнул грязь с щёгольских сапог и переступил порог опорного.

Место, наверно, людное порой, пустовало. Исключение составил кабинет Гаврилыча с хозяином внутри.

— Вечер в хату!

Он встряхнул спортивную сумку. Бутылки отозвались звоном и бульканьем. Взял и кое-какую закусь, нарвавшись на насмешливый взгляд участкового. Тот извлёк из сейфа шмат сала шириной в ладонь, брусок чёрного хлеба и пару луковиц. Нарезал их настоящим армейским штыком, потемневшим от времени и со свастикой на рукоятке. Этот немецкий штык смотрелся несколько необычно среди обстановки кабинета с плакатом «Милиция и народ едины», а также бюстиком Михаила Фрунзе на полочке, основателя минской ментовки.

Налили по первой и выпили, чтоб не портить серьёзными, чаще всего — неприятными проблемами кайф от протекания тепла по пищеводу. Только после этого Егор перешёл к повестке дня.

— Гаврилыч, ты, конечно, в курсе, что ночью в гаражах задержаны двое — Окурок и Кабан?

— Да. Ты, говорят, нагеройствовал, руку урке прострелил.

— Залижет. Проблема в другом. Окурок, по паспорту Федосейчик Зиновий Михайлович, 1955 года рождения, судимый, заявил, что неоднократно совершал кражи автомобильных частей в Первомайском районе, пользуясь покровительством участкового инспектора Говоркова.

— Обычный зэковский прикол, — участковый разлил по второй. — Послужишь с моё — привыкнешь. Знаешь, на что они рассчитывают? Что следак, прокурор и судьи будут в глубине души сомневаться: вдруг и правда, перед ними — шестёрка, лошарик, обычный тупой исполнитель, а глава преступной группировки сидит себе в милицейских погонах и в ус не дует. Глядишь, срок на год-два меньше выпишут. За здоровье, Егор. Слишком многие у нас его хотят отобрать.

Первая бутылка под удвоенным напором опустела минут за двадцать. К началу второго пузыря мир уже не казался столь мрачным, как в начале встречи. Сохранять направление беседы становилось всё труднее. Егор сосредоточился.

— Гаврилыч! В натуре — тебе я верю. В главном верю, ты поступал как надо… В натуре… Я там не про законы, уставы всякие… По жизни — правильно.

— А то! — Говорков скинул китель с форменными брюками. Очередную порцию он опрокинул, стоя в трусах и майке. Потом нацепил гольф и джинсы. — Столько лет, брат, научат из любой задницы выкручиваться.

— Так научи, как в этот раз крутиться. Что говорить, на… Когда трясти начнут обоих.

— В смысле? — оправив гольф, капитан вернулся за стол.

— Окурок-Федосейчик. Слишком много рассказывает. С подробностями. Как ты корешился с Томашевичем.

В приятном тумане от водки с салом Егор бросил бомбу про Томашевича настолько без напряжения, что, наверно, даже самый проницательный не раскусил бы блеф.

— Трепло-о! Мать его… — участковый хлопнул себя по лбу. — Ему пасть никак не заткнуть?

— Пока не знаю как. Слыш, Гаврилыч… Прикинь, кто-то сложит факты… А они очевидные. В нос тычутся. Никаких связей между Бекетовым и Томашевичем не доказали. А у тебя Томашевич в корешах. Взрыв на Калиновского — для отвлечения, чтоб ограбление банка прошло гладко, вы там с Лёхой двое топтались. У всех терпил на виду. Из-за Федосейчика тебя будут прессовать. И меня спросят: почему сразу не доложил, что Окурок начал колоться, тебя закладывая. Хрен отмажусь, что я не при делах.

— Та-ак! — капитан отставил налитый стакан. — То есть ты уверен, что я — при делах?

— Мне пофиг, если честно. Ты — нормальный мужик, Гаврилыч. С квартирой помог. На районе человек уважаемый. В розыске тебя ценят.