VI
С этого дня, то есть с самого отъезда из Коломбо, после первой сыгранной Урвичем с Дьедонне партии в домино, они стали играть, не отрываясь. С раннего утра они завладевали косточками домино и сидели друг против друга на юте, не переставая играть.
Сначала на это не обратили никакого внимания, но потом всем стало странно такое их поведение.
Но люди они были взрослые, вполне самостоятельные, и могли поэтому делать, что хотели.
В Урвиче произошла, однако, значительная перемена: он вдруг осунулся весь, заметно побледнел, похудел, а руки у него тряслись, и глаза лихорадочно блестели, когда он, видимо волнуясь, брал кость домино, чтобы поставить её.
Пробовали, шутя, отвлечь его от игры, но все попытки оказались напрасны: он, махая рукой, только встряхивал головой и всё же шёл играть.
Так продолжалось во весь переход от Коломбо до Сингапура, и в утро, когда должны были прийти туда, заметили, что Урвичу особенно не по себе и что он говорил что-то французу, тревожно размахивая руками, а тот отрицательно мотал головой.
Наконец он пожал плечами и, как бы согласившись против воли, пошёл играть.
На этот раз они сыграли одну партию. Урвич проиграл её и встал, непохожий сам на себя, с дрожащей челюстью.
Прямо от стола, за которым он проиграл эту последнюю партию, он прошёл в каюту к капитану.
Капитан был у себя; на горизонте только ещё показались очертания Сингапура, до него было далеко, и всходить на мостик было рано.
Капитан встретил Урвича очень любезно, но посмотрел на него не без тревожного удивления: в таком тот был состоянии.
— Я к вам… — начал Урвич, стараясь овладеть собой и казаться спокойным.
— Что такое? — спросил капитан, снимая какие-то книги с диванчика у привинченного к стене письменного стола и освобождая место для Урвича.
— Я пришёл попросить у вас… — начал тот, садясь, — попросить у вас мои деньги.
Капитан взглянул на него и спросил:
— Много?
— Все, — как-то глухо ответил Урвич.
— Все девять тысяч?
Эти девять тысяч, составлявшие всё, что было у Урвича, он сдал на хранение капитану в железный ящик.