Арена

Шовкуненко встретился с ее глазами. Только теперь он разобрал их цвет. Огромные серые глаза были жалки в испуге и отчаянии.

Дыхание ее стало прерывистым, точно сейчас к ней пришло ощущение срыва.

— Опускаем лонжу? — донесся голос Тючина.

— Да, можно! — Шовкуненко, держа одной рукой Надю, сам отстегнул с ее пояса лонжу.

Бережно поставив партнершу на ковер, Шовкуненко спросил:

— Пить не хочется?

— Нет. Шум в ушах.

— На сегодня достаточно. Вы передохните, а мы с Димой продолжим.

3

— Мохов, Мохов, кончайте репетицию! — инспектор манежа даже на репетиции говорил так, будто объявлял следующий номер программы.

— Что вы, Игнатий Петрович, время мое не вышло, — отозвался антиподист Мохов.

— Кончайте, говорю вам.

Мохов недовольно сбросил куклу, которая подскакивала на его ногах. Встал с подушки, раздумывая, стоит ли спрыгивать со столика, на котором громоздилась подушка.

— Чудак! Ему в родильный дом бежать надо, а он тут репетирует, как ерш на сковородке. Полно нервничать!

— Игнатий Петрович, родной! Уже? Вы знаете, да, кто? Кто? — Мохов мгновенно соскочил со столика и набросился на инспектора. Артисты обступили их.

— Кого ждал?

— Ивана.

— Не вышел, Мохов, номер. Увезешь отсюда не Ивана, а двух ивановских девчонок. Двойня у тебя. Поздравляю, беги скорее к Марине. Только что звонили из роддома.

Мохов уже готов был бежать, а дорогу загородили артисты. Они подхватили Мохова на руки и под крики: «Поздравляем, поздравляем!» — стали, раскачивая, подбрасывать Мохова в воздух.

Надя сидела одна. Места всюду были пусты. Одна она зрительница. И невольно ее лицо, бледное от испуга, стало оживать. Улыбки людей, ликующих в манеже, уже передались ей.