Пока я поднимал пылесос наверх, недоумевающий взгляд отца провожал меня следом.
После того, как я убрал пылесос обратно в шкаф, я вернулся наверх, чтобы прилечь. Хотя я и был измотан, я не мог спать. Было кое-что, чего я боялся. Что, если я пойду спать и проснусь в своей другой жизни? Это возможно? Я не мог знать наверняка. То, с чем я имел дело, было далеко за пределами моего понимания.
Само моё существование в 1982 году было чем-то, что я считал невозможным, но всё же я был здесь. Каким-то образом этот умирающий китаеец сделал это со мной. Я не знал как. Есть ли какие-то правила? Может, мне позвовлили провести здесь только один день Пока что я не готов вернуться.
Но есть вероятность, что я застрял здесь навсегда. Эту возможность тоже нужно рассмотреть. Это казалось мне самым вероятным исходом событий. В таком случае, есть множество последствий, которые мне стоит тщательно продумать. Насколько я могу измениться? Сколько я могу изменить? Что произойдёт, если кто-нибудь узнает о том, что со мной случилось?
В мире есть люди, что сделают всё, чтобы добраться до меня, если узнают. Правительства, желающие узнать о следующих семнадцати годах, деловые люди, желающие узнать о тенденциях фондового рынка. Я мог представить себе, что мою семью возьмут в заложники, чтобы заставить меня работать на них.
Изначально я хотел довериться Трейси, но теперь думал, хорошее ли это решение. В конце концов, Трейси была подростком, полным подростковой глупости, как наглядно показало моё раннее открытие. Мне больше не казалось, что ей можно доверить секрет такого масштаба. Но в то же время мне нужно было убедиться, что она не сядет в машину с этим пьяным уродом в свой выпускной вечер. Я поклялся себе, что не допущу её смерти, даже если я не смогу изменить ничего больше. Эта убеждённость была так же сильна во мне, как и прежде. Трейси не умрёт в ту ночь. И я позабочусь об этом, так или иначе.
Но это вернуло меня к теории об одном дне. Если я не могу рассказать ей свою тайну, но мне разрешили быть здесь только один день, как бы я мог убедиться в её выживании? Я подумал об этом немного, и, наконец, кое-что придумал.
Это заставило меня задуматься над другими вопросами. Предположим, я был здесь навсегда. Что ещё я могу изменить? И как я мог бы улучшить себя и свою семью? Я, конечно, не хотел возвращаться в свою жизнь 17 лет спустя, я хотел что-то изменить. Но как? Что я могу сделать?
Я неохотно признался себе, что потеряю Бекки, свою дочь. Эта мысль причинила мне боль больше, чем когда-либо прежде, но это было просто неизбежно. Бекки была очень приятным побочным эффектом жестокой ошибки, которую я совершил в своей предыдущей жизни. Я просто не мог, как бы я ни любил свою дочь, повторить эту ошибку. Не мог. Я убеждал себя, что не убиваю её. Во-первых, она никогда не существовала. Мой разум смог провести различие между этими двумя вещами - шаткое, но различие
Я лежал более двух часов, пока мама не позвала меня к ужину. К этому моменту у меня был набросан план. План, который ещё ни раз будет меняться и пересматриваться, но всё же план. Я чувствовал себя лучше, просто имея его.
Глава 2. Часть 4.
На ужин были тако от моей мамы. Они были обжарены в масле и по нынешним меркам считались неполиткорректными. В них было по меньшей мере пятьдесят граммов жира, но, Господи, они был восхитительными. Я съел пять штук, сгрёб остатки риса и бобов в качестве аккомпанемента, и запил всё двумя банками газировки из холодильника. Единственное, что сделало бы их лучше - кувшин маргариты, но я подумал, что мама, вероятно, не захочет составить мне компанию.
Казалось, она рада, что я так много ем. Наверное, это ненадолго отвлекло её от беспокойства по поводу наркотиков. Я вспомнил, что жил в разгар эпохи кампании Нэнси Рэйган «Просто скажи: НЕТ». Видимо, мама испытывала беспокойство именно из-за буклетов этой кампании. В буклетах всегда печатались «предупреждающие знаки» того, что ваши дети могут быть на наркотиках. Я вспомнил, насколько странными эти предупреждающие знаки казались мне. Большой частью была «потеря аппетита».
Что с этим не так? Может быть, если вы уже перестали курить марихуану и теперь тратите по двести долларов в день на кокаин, у вас будет потеря аппетита. Но большинство подростков просто курили шишки. Потеря аппетита была, безусловно, не симптомом употребления марихуаны. Вместо этого они должны были поставить «повышенный аппетит». А ещё «чрезмерное использование глазных капель».
Ещё я вспомнил, что в брошюрах была так называемая терминология наркотиков. Теория заключалась в том, что родители будут подслушивать своих детей, и с помощью этих терминов поймут, что дети сидят на наркотиках. Конечно, как будто дети будут говорить о наркотиках перед родителями. Я вспомнил, как мы с друзьми, обычно укуренные, смеялись над этими брошюрами.
Терминологию явно составляли те, кто употреблял наркотики в прошлом поколении. Они писали, что распространённые термины для марихуаны - это: чай, Мэри Джейн, листы, зелёное чудо и прочие глупости. Ни один из терминов не использовали сейчас.
Мы марихуану называли травкой, планом, шишками, шмалью, дурью, дымом, КГБ, зеленью и сорняком. Ничего из этого не было в брошюрах Нэнси. Я мог представить себе тот смех, который вызвал бы чувак, спрашивающий, есть ли у кого-нибудь Мэри Джейн или чай на продажу. Интересно, хоть одного ребёнка спалили за употреблением наркотиков, руководствуясь брошюрами Нэнси?
Ужин был поглощён, и ещё один неловкий момент произошёл, когда мама задала мне вопрос, пока мы убирали посуду со стола.
"Билли", - сказала она, - "ты вчера почистил окна Аниты Броулинг? Ты сказал ей, что сделаешь это."
Я посмотрел на неё, ища в своей памяти что-то такое. Достаточно быстро я вспомнил, кто такая Анита Броулинг. Она жила в двух домах от нас. Недавно разведённая, ей чуть больше 20-ти лет. Она разошлась с мужем, когда мне было двенадцать или около того, и я вспомнил, что папа давал этому очень смутные объяснения, говоря, что мистер Броулинг «нашёл кого-то другого» и бросил её (почему-то родители предположили, что мы с Трейси будем расстроенны их Р-А-З-В-О-Д-О-М).