Сердца. Сказ 3

22
18
20
22
24
26
28
30

– Будь добр, – бросаю холодно и с тем отбрасываю книжонку в мягком переплёте, перешитую и переклеенную ни единожды. – К слову, так себе чтиво.

– У нас будут проблемы, Луна. Особенно, когда в пантеоне узнают, что случилось с Гелиосом. Люди сопоставят и додумают, не увидев тебя подле мужа, а увидев в Монастыре.

– В твоих брюках.

Мужчина вздыхает:

– Не раздражай.

– Просто произнеси это, Ян.

– Что?

– Что я в твоих брюках. Произнеси, признай, прими – станет легче.

Наступает и хватает за горло, придавливает к спинке кровати и воет:

– Затряхнуть бы тебя прямо здесь и прямо сейчас, возомнившая себя богиней деревенщина.

Страх не обнажаю, отталкиваю руку и нарочито смеюсь:

– Сколько же у нас общего, правда?!

Хозяин Монастыря взвывает и выдаёт:

– Как тебя терпеть? Как тебя терпел он? Тебя же хочется задушить, Луна!

– Ему тоже хотелось, – парирую следом. – Но не задушить, а придушить. Это возбуждает. Рассказать тебе об ощущениях?

– Закрой рот. Слушать невозможно.

– Оставь меня одну, Ян. Так привычней.

Исполняет прихоть: остаюсь одна и так в самом деле привычней; хотя одиночество ощутимо даже в компаниях. В шумливых компаниях оно особенно ярко.

Покидаю хозяйскую спальню и хозяйский кабинет и нахожу швейку, которая сидит в одном из подвальных помещений и отпаривает костюмы послушниц. После обедни женщина подаёт мне платье. Бюстье и высокие брифы из нежнейшего атласа, вымоченные в чёрном цвете, а поверх – вшитая накидка из батиста, с обтягивающими рукавами и многочисленными шлицами по юбке.

Я смотрю на себя в то самое зеркало, в которое смотрела на нас вместе с Яном. Но сейчас он отравлен и обижен, а потому пребывает в недовольстве и в кабинете. К нему рвётся одна из послушниц с какой-то идеей и тут же веером оскорблений гонится прочь. Никто не способен воззвать к его сердцу: таковое не имеется.