Самоцветы для Парижа

22
18
20
22
24
26
28
30

Митрий без звука достал ветхую записку и протянул шефу. Тот мигом глотнул текст и, ничем не выдав своего изумления, как можно равнодушней сказал:

— Туфта!

Митрий не верил своим ушам, но шеф ласково обратился к нему:

— Стольник устроит?

— Сколько? — осиплым от неожиданной удачи голосом переспросил Митрий.

— Ты что, сынок? — удивился шеф. — Стольник — это, по-вашему, десять чириков.

— Десять чириков... — завороженно протянул отличник учебы и активист школьной стенгазеты.

— Поладили. А записку верни, я в эти сказки давно не верю. Тебя же поощряю за хватку. Понял, как надо делать деньги? Если понял, у тебя тоже будет «Ява». Хочешь?

Витковский не закончил свой монолог. Дверь жалобно скрипнула...

За Шевченко в избу шагнули оперативники.

Подростки заметались по избе, Хорек кинулся к оконному проему, но его охладил голос шефа:

— Ты что, милиции не видел?

Сам он внешне не изменился и, пользуясь тем, что сидел к вошедшим спиной, избавился от улики — кошель с изумрудами провалился в дыру в прогнившей половице.

Наступила звучная тишина. Слышалось только хныканье Митрия, он испуганно размазывал обильные слезы кулаком, из которого торчала сотенная купюра.

— Здравствуйте, Витковский! — голос Шевченко ровен.

Шеф даже не шелохнулся.

— Вы, как всегда, не вовремя, Борис Иванович, — наконец отозвался он. — Пришли и вот... У меня, знаете ли, ностальгия развивается. Возраст, что ли? Так и тянет на родину. Свердловск — это большой муравейник, там душе тесно.

Шевченко поддакнул:

— И у меня такое же мнение. Порой мысль посещает: самое лучшее место в мире то, где родился. Так о чем же с детишками беседовали, Виктор Сергеевич, если не секрет?

— Как сказать... О разном. Видите, крюк в матице? Представьте себе, на нем моя колыбель висела. Интересно?