Я остановилась, в недоумении уставившись на Розалинду.
— Мне казалось, моё будущее уже определено. Или что-то изменилось в нашей договорённости?
— Будущее априори не может быть определено, дорогая, оно туманно для всех без исключения, — протянула моя мать, сверля меня своим бесстрастным взглядом пустых холодных глаз. — Всё может измениться в один миг.
— О чём ты говоришь?
— Ты с дороги, Эйла. Мы продолжим этот разговор позже. А сейчас ступай в свою спальню и переоденься, обед стынет. Морна расстроится, если ты снова его пропустишь.
От волнения у меня на спине проступил пот. Что могло измениться с нашего последнего разговора? О каком будущем мне стоит задуматься, если ещё с отцом мы условились о том, что, вернувшись в Дирлтон, я целиком и полностью уйду в написание книги, а родители как минимум год не будут налегать на меня с браком? Розалинда весьма снисходительно отнеслась к этому решению, но неужели сейчас она и впрямь клонит к браку? Пугающие предположения захватили меня, и я не нашла в себе сил, чтобы возразить, когда она резко развернулась и направилась прочь, вероятно, в сторону гостиной. Я уставилась ей в спину немигающим взглядом, и тут заметила, какой наряд она выбрала для встречи со мной. Меня нисколько не удивило то, что Розалинда не перестала придерживаться траурных оттенков в одежде, но разве это не то самое шерстяное платье, которое было на ней в день похорон отца полтора года назад? Неужели она снова вернулась к попыткам вызвать во мне чувство вины? И до того, как изящная фигура матери скрылась в вечных сумерках длинного коридора, я успела разглядеть её дрожащую руку, пригладившую выбившиеся из причёски каштановые кудри.
— Ты ничуть не изменилась, — вдруг прозвенел голос сзади, и я дернулась, приложив ладонь к груди. Шарлотт обошла меня и остановилась напротив. — Прости. Я не хотела тебя напугать.
Я взглянула на сестру — внешне точную копию матери, и коротко ей улыбнулась. Мы с ней совсем не были похожи. Она, невысокая, с аристократической худобой и теплыми карими глазами, обладала невероятной чарующей красотой, притягивающей и мужские, и женские взгляды. Шарлотт очаровывала людей вокруг себя, она могла одной улыбкой сразить целые толпы, в ней был какой-то необъяснимый и в то же время очевидный шарм, она легко заводила знакомства и так же легко сжигала мосты. В отличие от меня. Мой снобизм, моя жажда свободы, а вместе с ней и нужда в одиночестве, создали вокруг меня железную броню, никого ко мне не подпускающую, чему я была несказанно благодарна. А черты во внешности я и вовсе переняла у отца: его темно-карие глаза, его смуглую кожу, приятный шоколадный оттенок волос и высокий рост. На это я, впрочем, не жаловалась. Наш отец был удивительно красив.
Что ж, мы с Лотти были настолько разными, внутренне и внешне, что именно это нас и сплачивало. Я считала нашу сестринскую дружбу вполне удовлетворительной, даже если временами она и давала трещины. Как сейчас, например.
— Ты меня не напугала, — я говорила с осторожностью, следя за каждой эмоцией на лице старшей сестры. — В отличие от нашей матушки.
— О… — Шарлотт обеспокоенно оглядела меня. — Она уже успела омрачить твоё возвращение своими упадническими настроениями? Прошу, не держи на неё зла, ты ведь знаешь, она никогда не изменится! Лучше расскажи мне о своём выпускном! И ещё я хочу взглянуть на диплом! К слову, ты уже начала работу над книгой?
Последний вопрос заставил меня в недовольстве сморщиться и прервать сестру:
— Давай поднимемся наверх, не хочу здесь болтать.
— Разумеется, — Лотти весело хохотнула и, взмахнув своими прямыми каштановыми волосами, направилась к широкой деревянной лестнице. Она обернулась через плечо, чтобы беспечно бросить: — Не терпится увидеть твою реакцию!
Что-то в груди неприятно сжалось. Я приостановилась, схватившись за деревянные перила.
— Реакцию? О чём это ты?
— Увидишь, когда войдёшь в свою спальню!
Мне вдруг захотелось спуститься вниз, окликнуть Гилана и вернуться в Эдинбург, чтобы затем безвозвратно уехать в Кембридж на ближайшем поезде. О, как я не любила сюрпризы! Так же сильно, как я, вкусившая свободу, не любила возвращаться в Роузфилд.
И всё же я направилась за сестрой. Мы поднялись на второй этаж, встретив на своём пути трёх горничных, миновали очередной бесконечный коридор и остановились напротив двери, ведущей в мою спальню. Необыкновенно воодушевленная Шарлотт впорхнула туда и, вспомнив обо мне, схватила меня за руку, чтобы силком затащить в комнату. Я зажмурилась, выражая внутренний протест любым сюрпризам, но резвый, звенящий голос сестры заставил меня распахнуть глаза:
— Оно превосходно, правда? Его привезли из Лондона специально для тебя!