1888

– Бред сумасшедшего! – воскликнул Томас, чье лицо мгновенно покраснело. – Мистер Брандт, не в моих интересах возвращаться на несколько столетий назад, когда избивали всех, кто попадался под руку, но люди понимают только тот язык, на котором они общаются сами. Они ведут себя как стадо баранов, и именно так обращаются с ними мои подчиненные.

– Тогда можно вас ударить? – поинтересовался я и взял в руку чернильницу. – Хотя бы вот этим.

Томас вопросительно приподнял бровь, пока я, вставая со стула и нависая над ним, продолжал:

– Раз вы ведете себя, как недалекий мужчина, позвольте этим предметом вбить вам в совершенно тупую голову, что банда братьев Бисли никогда не убивает людей просто так! Слышите? Никогда!

– Много ли в Уайтчепеле синдикатов? Думаете, братья Бисли одни заправляют всем районом? Мистер Брандт, у вас проблемы с принятием существования несовершенного результата в делах. Вы стали слишком требовательны к окружающим. Прежде чем строить теории, осуждать чье-то мнение и умозаключение, обратитесь к сути вещей.

Несмотря на мою вспыльчивость, внутри я был спокоен, как никогда раньше, и ехидно усмехался над тем фактом, что смог довести мистера Гилберта до состояния крайней степени недовольства.

Мужчина нервно крутил в руках перо, его глаза бегали, и всем своим видом он выражал желание скорее закончить нашу беседу.

Томас сильно заблуждался, считая себя добрым и честным, ведь лицемерный, тщеславный и жадный человек, который умудрялся вытворять такие вещи, от которых приходилось держать ухо в остро, не мог быть добрым и честным.

– Зачем только господь вернул вас обратно в Лондон, нарушив наш покой? – проворчал комиссар полиции.

– Время подняться с колен и начать все сначала, – ответил я, поправляя перчатки. – Не сделайте из преступника легенду, как когда-то сделали легендой Джека-Прыгуна.

– Ничего вам не обещаю. Полиция не всевидящая и не всезнающая. Мы работаем на фактах и уликах. Легенд из убийц делают газеты, – буркнул он, устало протерев руками лицо. – Что конкретно заставило вас прийти сюда?

– Говорят, что констебли поймали мистера Мориссона. Я желаю поговорить с ним.

– Кожаный Фартук… Около пяти утра он совершил нападение на женщину рядом с пабом. Патрульные разняли их и на всякий случай доставили мужчину сюда. Дамы внутри заведения сказали, что Энни О’Ши недавно жаловалась на мистера Мориссона и обвиняла в побоях, – сказал Томас и стал делать самокрутку. – Джеймс сейчас в допросной, но на диалог не идет.

– Вообще не разговаривает?

– Не знаю, но наши детективы рассказали мне, что видели, как раскрасневшийся Виктор выбежал из допросной с заплаканными глазами. Наверняка услышал о себе много приятных слов, жаль, что их сказал не я, – ответил комиссар полиции и полез за чем-то в ящик стола. – Принесли вашу случайную фотографию с места преступления. Заберите, у меня нет лишней фоторамки и места на столе.

Еще раз выразив сожаление Томасу по поводу его развода, я отправился на первый этаж, в допросную.

Она находилась в самом конце коридора, полностью заваленного книгами, бумагами, одеждой, седлами и упряжками. Бардак здесь случился из-за того, что старая штаб-квартира совершенно не соответствовала своему времени, а отделов в ней появилось катастрофически много.

Около допросной, между входом в нее с одной стороны и решеткой с другой, как и раньше, сидел мой знакомый, с которым мы особо не разговаривали. Широко расставив ноги и склонившись над ними, мужчина почти всегда дремал, хотя старался делать вид, что следил за людьми, доставленными в штаб-квартиру и заточенными в клетку с левой стороны от него.

Я попросил привести Джеймса Мориссона в полупустое серое помещение с тусклым светом, где неизменно стояли единственный покосившийся шкаф с забытыми делами, покрытыми плотным слоем пыли, стол и пара невозможно неудобных стульев. Лучшее место с недружелюбной обстановкой, угнетающей общее состояние пойманного подозреваемого.

Пока я справлялся с появившейся отдышкой, полицейский с силой втолкнул в допросную закованного в наручники мистера Мориссона, махнул рукой, зевнул и молча вышел. Не будет ничего странного в том, что он продолжит сидеть в позе мыслителя, когда я закончу опрашивать Джеймса.