Но великан думал лишь об одном – поскорее выхватить из-за пояса кинжал, благо теперь это получилось бы сделать беспрепятственно. Бандит размахнулся – и над головой Лакюзона сверкнуло лезвие.
Капитан мигом ослабил хватку и, вцепившись в ручищу, державшую кинжал, навалился на другую руку Лепинассу, чтобы обездвижить ее, – так он попытался не столько обезоружить великана, сколько заставить его пронзить себя своим же кинжалом. Лепинассу смекнул, что дело его плохо, и принялся извиваться змеей, сучить ногами и отчаянно вырываться; в конце концов ему удалось приподняться вместе с Лакюзоном, а вслед за тем и подмять его под себя.
Капитан, понимая всю безнадежность своего положения, тем не менее продолжал удерживать руку Лепинассу, занесшую кинжал над его головой…
Кто же кого одолеет? Кто из них двоих спасует первым? Теперь все зависело от упорства противников. Свидетелей этой необычной схватки, с той и другой стороны, вдруг невольно пробила дрожь. Будто по чьему-то знаку, они нарушили безмолвный договор о перемирии и накинулись друг на друга: горцы – чтобы прикончить Лепинассу, а шведы – чтобы избавиться от Лакюзона.
Словом, поединок должен был неминуемо закончиться гибелью обоих противников.
События разворачивались вокруг этих переплетенных тел, хотя и борющихся, но практически обездвиженных. Картина была ужасающей. Шведы с горцами, оттесняя друг дружку от своих вожаков, оставляли вокруг места ожесточенного поединка окровавленные тела убитых.
Полковник Варроз, которого уже раз десять отбрасывали в сторону, издал клич горцев: «Лакюзон! Лакюзон!..» – сделал еще одну попытку и, пробившись сквозь толпу шведов, оказался в каких-нибудь двух метрах от капитана и Лепинассу.
Великан чуть повернул голову, заметил седые усы и сверкающую шпагу старого солдата и захотел нанести смертельный удар первым, прежде чем умереть самому: напрягшись изо всех сил, отчего у него даже хрустнули кости, он выдернул ручищу с кинжалом из цепких рук капитана.
В то же время дюжина шведов накинулась на Варроза, и ему, вскипевшему от ярости, ничего не оставалось, как отступить.
Капитану, казалось, пришел конец. Уже вскинутый кинжал Лепинассу готов был обрушиться и пронзить храборому юноше горло.
И тут на площади Людовика XI объявился еще один воин – но не швед и не горец, если судить по его наряду.
В неудержимом порыве он расталкивал и сбивал с ног всех, кто попадался ему на пути.
– Лакюзон! Лакюзон! – воскликнул он в свою очередь и, подскочив к Лепинассу, вонзил шпагу по самую гарду великану меж лопаток, пригвоздив его к земле.
Тот выронил кинжал, изрыгнул с последним вздохом проклятие и отдал душу дьяволу, который сотворил его по своему образу и подобию.
Новым участником схватки, появившимся на месте поединка как нельзя вовремя, оказался Рауль де Шан-д’Ивер – он уже второй раз за последние сутки спас жизнь Лакюзону.
– Спасибо, брат! – только и сказал ему капитан, резко вскочив на ноги.
И, схватив увесистую рапиру Лепинассу, вместо своей сломанной шпаги, воскликнул:
– Вперед! Вперед! Смерть им! Смерть!..
Снова став во главе горцев, он накинулся на шведов, потрясенных смертью своего предводителя, и те, сломленные первым же натиском, побросали оружие и обратились в бегство, полагаясь только на быстроту своих ног.
Партизаны, вложив шпаги в ножны, преследовали их, подобно лавине, паля им вдогонку из мушкетов и пистолетов.