В этой башне, довольно высокой, в каждом этаже имелось по одной лишь комнате. С этажа на этаж вела лестница, вырубленная в толще стены. На вершине башни была окруженная зубчатыми стенами площадка, над которой развевался господский флаг, – и с этой площадки, с высоты по меньшей мере полтора тысяч футов, открывался вид не только на долину, по которой струил свои воды Эриссон, но и много, много дальше.
На последнем холме горного уступа размещалась жилая постройка для жен владетелей Замка Орла с их чадами. Окна здания глядели на долину. Поскольку Антид де Монтегю никогда не был женат, эта половина замка скоро пришла в полное запустение. Туда можно было попасть по своеобразному продолжению земляной насыпи, разделенному пополам запирающейся решеткой, которую обычно держали открытой.
Лестница, тоже оснащенная тяжелой решеткой в верхней части, вела во двор между женской половиной и крепостной стеной. Его называли Водосборным двором, потому что когда-то посреди него в скальной породе был вырублен большой водосборник для хранения дождевой воды.
Из женской половины в этот двор, располагавшийся на уровне кухонных помещений, хлебных амбаров и фуражных складов – словом, всех помещений, где хранились подати, – вела узкая, почти сгнившая дверца, некогда заколоченная. Слуги могли попасть на двор за водой для нужд замка по сводчатому проходу, который вел сюда из кухонь и конюшен.
Партизаны-горцы, равно как и все честные люди, с оружием в руках защищавшие свободу Франш-Конте, в душе высоко ценили Антида де Монтегю, владетеля Замка Орла.
И это объясняется просто.
Как мы помним, Лакюзон сказал Раулю де Шан-д’Иверу слова, которые повторил бы любой воюющий за свой край: «Теперь Антид де Монтегю – один из самых влиятельных борцов за свободу Франш-Конте, – говорил капитан. – Из числа его вассалов я пополняю свои партизанские отряды. Это он кормит и оберегает матерей, сестер и дочерей крестьян, взявших в руки оружие».
И Антид де Монтегю действительно все это делал.
Однако большинство добрых селян не разделяли подобное мнение, потому как свою преданность великому делу народного освобождения этот богатый и благородный сеньор выказывал им же во вред.
Да, он поставлял провиант и оружие партизанам капитана Лакюзона…
Да, он набирал в своих владениях и среди своих вассалов людей, которых, отрывая от плуга, силой превращал в солдат…
Да, он заботился о дочерях и женах этих новоиспеченных вояк…
Да, он тысячу раз доказывал свою верность присяге, принесенной Испании, вернее, провинции Франш-Конте, поклявшись до последнего вздоха защищать ее от всяческих злонамерений со стороны Франции.
Однако ж при всем том он увеличил поборы во всех своих обширных владениях, включая оброки и подати, которые ленники были обязаны выплачивать ему натурой.
Все новые подати и десятины каждый божий день прибавлялись к прежним налогам, и без того непосильным.
Его управляющие объезжали округу, перерывая вверх дном все дома до самой последней убогой лачуги, дабы убедиться, что ленники не оставили себе пусть самую малую толику от излишков, причитавшихся хозяину.
Даже опустошительная война не могла служить оправданием для отказов или задержки податей. А потребность в них, казалось, росла вместе с жизненными тяготами.
Нельзя сказать, что вассалам хозяина Замка Орла недоставало чувства патриотизма, вовсе нет. За свободу Франш-Конте они были готовы пожертвовать, притом от всего сердца, последним человеком, последним экю – но все эти повинности кровью и золотом они хотели бы уплачивать добровольно, а необходимость покоряться чужой воле только разбудила в них протест против жестокой тирании и все возраставших непосильных поборов их сюзерена.
Так что, если они и связывали имя Антида де Монтегю с досточтимыми и дорогими их сердцу именами Лакюзона, Маркиза и Варроза, истинных героев и освободителей, то лишь скрепя сердце и непременно с глухим, затаенным ропотом…
Мало-помалу физические тяготы породили всевозможные домыслы. Со временем вокруг Замка Орла возникла странная атмосфера тайны и ужаса. Антид де Монтегю стал неизменным героем жутких рассказов, больше похожих на страшные легенды. Для горцев, охочих до всяких чудес, грозный сеньор сделался героем почти фантастическим, и в деревнях, на вечерних посиделках, люди поминали это зловещее имя всегда с трепетом.