– Обратясь хотя бы к нам, ибо мы смогли бы залечить раны, которые вскрыли, и вернуть к жизни умирающую землю… Иного выбора у вас нет, и вам ничто не мешает посупить именно так.
– Говорите, ничто, монсеньор? – воскликнул Маркиз.
– Ничто.
– А как же наши клятвы верности?..
Верхняя губа у Ришелье вздернулась.
– Ваши клятвы верности Испании! – заметил он с плохо сдерживаемой ухмылкой.
Эта ухмылка напомнила Маркизу о положении, в котором он оказался, и снова ввергла его в гнев, который еще несколько мгновений назад сменило чувство воодушевления.
– Простите, монсеньор, – сказал он с горькой усмешкой, – я совсем забыл – не стоило вам говорить о чувстве долга, ведь оно вам незнакомо. Вы совсем не помните прошлого и забываете настоящее, как только обретаете его. Вы видите лишь будущее, а в нем – цель, к которой стремитесь, и стремитесь любыми путями… Вы католик, монсеньор, вы духовное лицо – кардинал и, однако же, заключаете договоры с Густавом, главой Германской конфедерации и немецких протестантов, и посылаете ему в помощь войска Всехристианнейшего короля… Подобный союз, конечно, оправдан интересами высокой политики, но как эта ваша политика сообразуется с законами Римского трибунала, которым вы клялись повиноваться и которые ообязались исполнять?
Ришелье, безмолвный, недвижный, сосредоточенный, продолжал слушать. Его лицо оставалось все таким же бесстрастным – ничто не выдавало в нем борьбы, какую он вел сейчас с самим собой.
Генералы не знали, чему удивляться больше – дерзости преподобного Маркиза или спокойствию его преосвященства.
Между тем священник продолжал:
– Повторяю, монсеньор, вы видите только цель и никогда не отступаете перед средствами… Марильяк – обезглавлен, Монморанси – обезглавлен, Шале – обезглавлен, равно как и многие другие, поплатившиеся головой за то, что совершили непростительную ошибку, встав у вас на пути. Вот вам мои кровавые доказательства. Спасение государства, как вам кажется, связано с сохранением вашей власти, и, возможно, вы правы! Мало-помалу, все больше проникаясь ролью властителя, вы лишаете своего повелителя – короля – его священных прерогатив. Отныне у потомка Людовика Святого и Генриха IV больше нет права миловать!.. А сам Людовик XIII, попав, в конце концов, под ваше влияние, превратился в обыкновенного соглядатая, который с легкостью выдает вам ваших врагов…
Вот средства, которыми вы пользуетесь, монсеньор. Но не могу не согласиться, цели у вас возвышенные и порой вы их добиваетесь. Вы поняли – надобно принизить вельмож перед короной и огранчить власть Австрийского дома. Задача крайне трудная! Вы признали это и довели дело до благополучного конца, не прибегая ни к чьей помощи, кроме вашего гения. Уж больно не с руки вам было опираться на вашего Людовика XIII, чья слабость в конечном счете могла обернуться для вас немилостью… Вы продвигаетесь вперед решительно, невзирая на препятствия. Против вас вооружаются принцы крови – вы сокрушаете их вместе с пособниками. Вы попираете ногами недовольных во главе с королевой-матерью и возрождающимися кликами герцога Орлеанского. Вы сметаете все на своем пути, что вам мешает. Если дорога кажется вам слишком узкой, вы раздвигаете ее, а рытвины заполняете снесенными походя головами… Но не все ли равно? Ведь все это – добро и зло – суть деяния великого человека! Благодаря вам Людовик XIII стал вторым лицом монархии, и благодаря вам же он отныне первый монарх в Европе. Вы принижаете короля – и возвеличиваете его корону!
Только слабое подергивание век выдавало несказанную радость Ришелье, которую доставляли его гордыне прямолинейные суждения преподобного Маркиза.
Он продолжал:
– Мне остается прибавить совсем немного, монсеньор. И в завершение я постараюсь коротко сказать о том, что касается нас особо. Война, которую вы объявили нашей многострадальной провинции в угоду своему тщеславию, – несправедливая и жестокая… Стая голодных волков, ворвавшаяся в овчарню, принесла бы куда меньше бед, чем ваши солдаты со своими начальниками учинили на нашей земле!.. Как франш-контиец и один из предводителей горцев, я ненавижу вас, монсеньор! Но как человек я вынужден вами восхищаться и признать вас великим!..
Маркиз замолчал.
Какое-то время Ришелье сидел, в задумчивости опустив голову.
Все, слышавшие речь пленника, поражались такому молчанию. Наконец кардинал нарушил тишину:
– Священник, – молвил он, – ваша жизнь в моих руках.
ebooksa