– Сейчас увидите. Кто же мешает привязать одну веревку к корзине, спустить ее в ров, а после, когда добрый монах в нее заберется, поднять?.. Вы меня понимаете, мессир?
– Да.
– Таким вот образом и приказ не будет нарушен, и милосердие свершится…
– Не стану отрицать, – ответил комендант.
– Стало быть, вы разрешаете?
– Не стану утверждать… А что если этот ваш монах из какого-нибудь горного монастыря, к примеру Сен-Клодского аббатства, и водит дружбу с капитаном Лакюзоном?
– С этим коником?! – изумилась матушка Фент. – Да что вы, мессир, Боже упаси! Ежели он с кем и водит дружбу, то разве что с французами, и только. Он же из Кюзойского аббатства…
– А вы почем знаете?
– Да вы на рясу его поглядите, мессир. Или не видите? Серая, веревкой подпоясана… а сам он босой. Так только добрые кюзойские монахи одеваются.
– Да уж, – с усмешкой ответил комендант, – да уж, в военной форме я разбираюсь куда лучше, чем в монашеских рясах.
– Ну так что, мессир, вы согласны?
– Да, но с одним условием.
– Каким?
– Чтобы этот монах носа не казал из вашей конуры, чтобы нигде не мелькал в крепости и чтобы завтра чуть свет убирался восвояси.
– Будет исполнено, мессир. Не беспокойтесь и во всем положитесь на меня.
Дав наконец долгожданное разрешение, комендант медленно удалился, опираясь на трость.
А кабатчица во все горло закричала:
– Эй, Никола! Где ты там?..
Через несколько мгновений из-под материнского крова выбрался Никола Большой.
Он расправил свои длиннющие руки и кулаками потер глаза. Определенно, доброго малого разбудили слишком резко – он спал даже на ходу.