P.S. Люблю тебя

— Насколько мне известно, в их ассортименте нет голубики, поэтому возьми любое, — придерживая рукой живот, Таша грациозно опускается на скамейку. — Мне придется рассчитывать на собственную аккуратность.

Я киваю, но уходить не спешу. Она действительно совершенно уникальное создание. Ничем другим я объяснить то, что испытываю к ней, не могу. Жизнь рядом с Ташей — это ежесекундное любование: тем, насколько она красивая, тем, как меняется ее лицо, когда она улыбается. Даже ее недостатки для меня в тысячи раз привлекательнее чужих достоинств. Каждый ее взгляд, каждое идеальное движение — повод любить ее больше. Особенно сейчас, когда она носит нашего ребенка.

Даже будучи на восьмом месяце беременности, Таша не теряет своей изысканной утонченности — пусть на ее лице совсем нет косметики и она одета в свободное платье, ни одной звезде Лос-Анджелеса не по силам с ней в этом тягаться. То, чего другие добиваются при помощи стилистов и денег, оставленных в салонах, в Таши присутствует с рождения.

— Мы с твоими сыновьями ждем мороженого, Джейден, — с насмешливой улыбкой напоминает Таша. — А ты снова застыл и смотришь.

Да, я слишком долго смотрю на них и в очередной раз не сразу нахожу в себе сил, чтобы развернуться. Когда-нибудь это нежелание расставаться с ними даже на несколько минут пройдет. Когда-нибудь, когда я поверю, что она от меня никуда не денется, а мой сын не перестанет называть меня своим отцом. И дело не в том, что я не доверяю ей. Если я что-то и знаю о собственной жене, так это то, что она совсем не умеет изворачиваться и лгать. И то, как она сейчас смотрит на меня, дает все основания считать себя самым счастливым человеком на земле. Потому что она, эта эксклюзивная, упрямая, невероятная женщина принадлежит только мне. Жизнь совсем не добрая игра, из которой все выходят с улыбками и медалями, но мы с ней — те самые счастливчики, которые справились. Таша права, мне просто нужно больше времени, чтобы утвердиться в статусе победителя.

Я захожу в кафе, в котором мы с Сэмом бываем не менее трех раз в неделю, и встаю в конец очереди. Меня в очередной раз посещает мысль открыть подобное заведение ближе к дому: сын будет счастлив, и в меню обязательно появится мороженое со вкусом голубики. Я как-то сказал об этом Таше, на что она со свойственной ей прямотой ответила, что я лишь хочу побаловать Сэма, и что идея потеряет смысл, когда он охладеет к мороженому. Она права, но я пока никак не могу распрощаться с желанием срывать для них звезды. Теперь, когда у меня наконец появилась семья, хочется каждый день доказывать им, как сильно я это ценю.

— Какие вкусы на этот раз? — продавщица, подруга и поклонница Сэма, вопросительно смотрит на меня.

— Клубничное для моего сына, чизкейк для моей жены и шоколадное для меня.

Мне нравится произносить вслух эти слова: «для моего сына», «для моей жены». Моя семья. То, о чем я запрещал себе думать годами, сбылось.

Я забираю три загорелых рожка и разворачиваюсь к двери. Из-за стеклянной двери вижу Сэма и Ташу и мысленно выдыхаю: они все еще здесь и это не сон. Это пройдет, знаю, пройдет. Просто нужно время.

По пути к выходу чье-то внимание заставляет меня обернуться. За дальним угловым столом я вижу его, чье имя не люблю произносить. Бывший муж Таши сидит в компании невзрачной блондинки, блеклой тени моей жены. Мы встречаемся глазами, и он сразу же их отводит, но я все равно продолжаю смотреть. Это мое личное напоминание ему, чтобы не смел приближаться в моему счастью. Пусть он беспрепятственно продал пакет своих акций и отказался от всех претензий на моего сына, это не умаляет мою неприязнь к нему. Не удивлюсь, что в неожиданном всплеске благородства нет его заслуги, и это Таша нашла способ его шантажировать, чтобы он исчез из нашей жизни.

Для меня Айзек Фьюри навсегда останется человеком, который в прошлом забрал то, что всегда принадлежало мне. Ее первый поцелуй, ее первый секс, ее первое замужество, первый крик моего сына. За это я никогда его не прощу, пусть кто-то и скажет, что в этом нет его вины. Таша говорит, что не держит на него зла, потому что он слаб, но я быть столь щедрым не обязан. Из-за него я мог потерять ее навсегда — он поднял на нее руку. Год назад каждый раз выходя из больницы, я всерьез раздумывал над тем, чтобы его убить.

Я ненавижу его, потому что он является напоминанием о моей слабости. Что тогда, много лет назад, он был тем, кто действовал увереннее, кто не бежал от себя и остался с ней рядом, тем, кто в итоге получил время с ней, предназначенное мне. Мне наплевать, насколько это неправильно: на лавры гуманности никогда не претендовал, и таким я себя устраиваю. Устраиваю и ее, а большего мне надо.

— И впрямь немного отдает голубизной, — Таша крутит в руках рожок и улыбается. — Вам и впрямь можно доверять покупки, мистер Рид.

Со мной она совсем другая, не такая как с остальными: улыбчивее, ранимее, мягче. Ее по-прежнему побаиваются слабаки, и скажи я им, что она самая нежная на свете женщина, они конечно бы не поверили. Но она именно такая. Нежная, упрямая, сексуальная, строгая, добрая, ироничная. В ней так много разных граней, что и жизни не хватит, чтобы перетрогать их все. Я знаю, что она боится, что прошлое по нам ударит, и что наступит день, когда я за него упрекну. Я бы солгал, если сказал, что внутри ничего не щемит, когда я слышу его имя, и что мне было легко те долгие месяцы, когда Сэм считал отцом другого. Но она, мой сын и наши будущие дети стоят того, чтобы позволить себе жить, не терзаясь прошлым. Я верю, что тогда, двадцать лет назад, Ташу мне подарила судьба. Если бы все было не так, за эти годы в одиночестве я нашел в себе силы выдернуть ее корни. Я пытался ее ненавидеть, пытался простить, убеждал себя, что переступил и забыл о ней, но ничего не менялось: каждый мой поступок, каждый заработанный цент, все это так или иначе было для нее одной. Поэтому я дал себе слово, что никогда ее не упрекну. По большому счету, прошлое теряет важность, когда на горизонте сверкает лучами целая жизнь.

— Толкается? — я прикладываю ладонь к теплому тугому животу Таши и жду. До первого крика есть еще много приятных моментов, и я стараюсь их не упустить.

— Я тоже потрогаю! — отбросив самокат, Сэм осторожно кладет руку рядом. Его пальцы, перепачканные мороженым, задевают мои, и я невольно смотрю на Ташу. Голубой цвет вряд ли спрячет клубнику.

Она улыбается, но я замечаю знакомый хрустальных отблеск на ее радужке, а потому поднимаю брови.

— Ты знаешь, что я не тряпка, Джейден, — тихо отвечает Таша и накрывает наши ладони своей. — Это просто гормоны.

Ни единого шанса. Я бы мог ждать ее всю свою жизнь.