— Но подумали ли вы, господин мэр, о том, что у нас зима?
Мадлен не ответил.
— И что стоят холода? — продолжал фламандец. Мадлен хранил молчание.
— И что может пойти дождь?
Мадлен поднял голову и сказал:
— Завтра, в половине пятого утра, тильбюри вместе с лошадью должны стоять у моих дверей.
— Слушаю, господин мэр, — ответил Скофлер; потом, соскабливая ногтем большого пальца пятно на деревянном столе, добавил тем равнодушным тоном, каким фламандцы так искусно прикрывают хитрость: — Да! Только сейчас вспомнил! Ведь господин мэр еще не сказал, куда едет. Куда это вы едете, господин мэр?
Он только об этом и думал с самого начала разговора, но, сам не зная почему, не решался задать этот вопрос.
— Надежны ли передние ноги у вашей лошади? — спросил Мадлен.
— О да, господин мэр! Только придерживайте ее на спусках. Много ли спусков будет по дороге отсюда до вашего места?
— Не забудьте: надо быть у моих дверей точно в половине пятого утра, — ответил Мадлен и вышел.
Фламандец остался «в дураках», как он сам признавался впоследствии.
Не прошло и двух-трех минут после ухода мэра, как дверь отворилась снова, это был мэр.
У него был все тот же бесстрастный и задумчивый вид.
— Господин Скофлер! — спросил он. — Во сколько вы цените лошадь и тильбюри?
— А разве вы, господин мэр, хотите купить их у меня?
— Нет, но на всякий случай я хочу обеспечить вам их стоимость. Когда я приеду, вы вернете мне эти деньги. Во сколько вы цените кабриолет и лошадь?
— В пятьсот франков, господин мэр.
— Вот они.
Мадлен положил на стол банковый билет, затем вышел и уже не вернулся.