Том 8. Труженики моря

22
18
20
22
24
26
28
30

Есть суд. Судьи в лиловых мантиях громогласно выносят приговоры. В прошлом веке мясникам не дозволялось продавать ни фунта говядины или баранины, пока судейские не брали свою долю.

Бесчисленные сектантские молельни соперничают с официальной церковью. Зайдите в такую молельню, и вы услышите, как крестьянин поясняет собравшимся, что такое несторианство[13], то есть рассказывает о неуловимом различии между матерью Христовой и божьей матерью, или же поучает, что бог-отец всемогущ, а сын его — лишь подобие всемогущества; все это очень напоминает абелярову ересь.[14] Здесь полно католиков-ирландцев, весьма нетерпимых, поэтому на теологических дискуссиях знаками препинания подчас служат увесистые удары истинно христианского кулака.

Воскресное безделье — закон. По воскресеньям разрешается все, кроме стакана пива. Если бы в «святой день субботний» вас одолела жажда, вы просто привели бы в негодование почтеннейшего Амоса Шика с Гай-стрит — обладателя патента на торговлю элем и сидром. Закон воскресенья: пой, но не пей. Лишь в молитве произносится «господи». Вообще же говорится «милостивец». God[15] заменяется словом good[16]. Молоденькая француженка, учительница пансиона, воскликнула, поднимая упавшие ножницы: «Ах, господи!» — и ее выгнали за то, что она «всуе упомянула имя божье». Здесь еще веет духом Библии, а не Евангелия.

Есть в городе и театр. На захолустной улице видишь калитку, через нее входишь в какую-то прихожую — таков подъезд. По архитектуре театр смахивает на сарай. Сатана здесь не в почете, и живется ему неважно. Напротив театра — еще одна резиденция для той же персоны: тюрьма.

На северном холме в Касл Карей (ошибка: надо было бы говорить Карей Касл) собрана ценнейшая коллекция картин, и все больше кисти испанских мастеров. Если бы она принадлежала обществу, там был бы настоящий музей. В некоторых аристократических домах сохранились любопытнейшие образчики узорных голландских изразцов, украшавших камин в домике царя Петра в Саардаме, и редкостная фаянсовая облицовка стен, что по-португальски зовется azulejos; эти изысканные фаянсовые изделия — произведения старинного искусства, ныне восстановленного и усовершенствованного благодаря людям, подобным доктору Лассалю, фабрикам вроде фабрики Премьер и живописцам по керамике — мастерам Дейку и Деверсу.

Шоссе д"Антен[17] Джерсея именуется Краснобульонской улицей. Сен-Жерменское предместье[18] Гернсея называется Роэ. Здесь много красивых прямых улиц, повсюду сады, дома утопают в зелени. В порту Сен-Пьер столько же деревьев, сколько крыш; гнезд больше, чем домов, и больше птичьего гомона, чем уличного, шума. Предместье Роэ внушительно, как аристократические кварталы Лондона, все в нем — белизна и опрятность.

Пересеките овраг, перейдите Миль-стрит, сверните, в проход, зияющий, будто расщелина, меж двумя высокими домами, поднимитесь по узкой и длинной извилистой лестнице с шаткими ступенями — и вот вы в настоящем бедуинском селении; ветхие домишки, немощеные улички в рытвинах, обгорелые чердаки, обвалившиеся стены, заброшенное жилье без окон и дверей, заросшее бурьяном, балки, загородившие улицу, развалины, вставшие на пути; то тут, то там жилая лачуга, голые дети, бледные женщины; можно подумать, что вы попали в Заачу.[19]

В порту Сен-Пьер часовщик зовется часовником, оценщик на торгах зовется аукционером, маляр — живописцем, штукатур — замазчиком, мозольный оператор — мозольщиком, повар — кухарем; в дверь не стучатся, а «ударяют». Некая г-жа Пескот именует себя «агентка-таможенщица и корабельная поставщица». Брадобрей сообщил в своей цирюльне о смерти Веллингтона[20] в таких словах: «Начальник солдатни преставился».

Женщины — ходят из дома в дом, перепродавая всякую мелочь, купленную в лавках и на рынках; заниматься этим ремеслом называется по-здешнему «коробейничать». Коробейницы очень бедны и с превеликим трудом выручают несколько дублей в день. Вот как говорила одна из них: «Ну и повезло мне: за неделю целых семь су отложила на черный день». Мой приятель как-то подарил такой коробейнице пять франков; она сказала: «Благодарю вас, сударь, теперь-то я закуплю товар оптом».

В мае месяце в порту появляются яхты; рейд кишит увеселительными судами; почти все они оснащены, как шхуны, а на некоторых паровые машины. Иной владелец тратит на яхту сто тысяч франков в месяц.

Крикет процветает, а бокс сходит на нет. Широко распространены общества трезвости, что, надо заметить, весьма полезно. Они устраивают процессии и несут свои хоругви с чисто масонской торжественностью, это приводит в умиление даже кабатчиков. Сами трактирщицы, прислуживая пьяницам, говорят: «Опрокиньте стаканчик, и довольно. Нечего дуть бутылками».

Островитяне красивы, здоровы и добродушны. Городская тюрьма нередко пустует. На Рождество тюремщик, если есть арестанты, устраивает для них праздник, по-семейному.

Местные архитектурные вкусы незыблемы; порт Сен-Пьер верен королеве, Библии и опускным окнам; летом мужчины купаются голыми, купаться в белье неприлично, оно подчеркивает наготу.

Здешние мамаши — мастерицы наряжать детей: нет ничего милее этих изящных детских костюмчиков! По улицам дети ходят одни — трогательная и отрадная доверчивость. Ребятишки постарше ведут за руку малышей.

Гернсей подражает парижским модам. Правда, не во всем. Иногда родство с Англией сказывается в любви к пунцовому и ярко-синему цветам. И все же мы подслушали, как одна местная портниха, противница алого и кубового цвета, наставляя гернсейскую модницу, сделала претонкое замечание: «Вот цвет анютиных глазок я нахожу вполне приличным и вполне дамским цветом».

Гернсейские корабельных дел мастера славятся; верфи забиты парусниками, стоящими на ремонте. Суда вытаскивают на сушу под звуки флейты. «От флейтиста проку больше, чем от иного работника», — говорят мастера плотничьего дела.

В порту Сен-Пьер, как в Дьеппе, есть свой Полле[21] и, как в Лондоне, — свой Стренд[22]. Человек светский не выйдет на улицу с папкой или бумагами под мышкой, зато в субботу самолично отправляется с корзинкой на рынок. В честь некоей коронованной особы, посетившей порт Сен-Пьер проездом, была воздвигнута башня. Людей хоронят в черте города. По обеим сторонам Школьной улицы тянутся два кладбища. Могильный памятник, поставленный в феврале 1610 года, стал частью ограды.

Иврез, сквер с изумрудным газоном и купами деревьев, не уступит живописнейшим уголкам Елисейских полей в Париже, но тут в придачу море. На красиво убранных витринах магазина «Аркады» читаешь широковещательную рекламу: «Здесь продаются духи, одобренные 6-м артиллерийским полком».

По городу во всех направлениях снуют тележки, нагруженные бочками с пивом или мешками с каменным углем. То и дело наталкиваешься на такие объявления: «Здесь по-прежнему отпускается во временное пользование племенной бык»; «Здесь по самой высокой цене покупаются лоскутья, свинец, стекло, кости»; «Здесь продается молодой круглый отборный картофель»; «Продаются подпорки для гороха, несколько тонн овсяной соломы для сечки, полный комплект аглицких дверных приборов для гостиной, а также откормленный боров. Обращаться: ферма «Моя услада. Сен-Жак»; «Продается хорошая свежая мякина, желтая морковь сотнями и исправная французская клистирная трубка. Обращаться на мельницу, что у лестницы Сент-Андре»; «Здесь воспрещается потрошить рыбу и сваливать отбросы»; «Продается дойная ослица» и т. д. и т. д.

IX