Гендальев

Она задумчиво оглядела загаженный интерьер комнаты и продолжила:

– Когда погибли родители, я была напугана, потрясена. Мне и двадцати лет не исполнилось, я была младше, чем ты сейчас. Тем не менее, я нашла в себе силы заботиться о тебе. Я всю свою молодость работала и кормила тебя, неблагодарную скотину. Я жертвовала всем, личной жизнью, карьерой, будущим и ради чего? Чтобы ты вот так жил? Я оплачивала твою учёбу, да, по большей части деньгами, оставленными родителями, но если бы они не умерли, мне бы и не потребовалось тобой заниматься, не так ли?

А сейчас ты получаешь диплом, напиваешься и ещё непонятно чем травишься, говоря, что ты это заслужил? Ты ничего не заслужил, Витя, ты ничтожество. Бесполезное, тупое ничтожество. Жалкий слизняк, беспомощный мальчик-задрот. Дальше так продолжаться не может, и сегодня я ставлю точку.

Гендальев наконец перестал стонать и уставившись на сестру, промямлил:

– Какую ещё точку?

– А такую, я собиралась устроить тебя на первую работу, но ты на неё не пойдёшь. Ты поедешь в армию, Виктор.

Он уставился на неё широко раскрытыми глазами и залепетал:

– Да ты что, Оксана, какая армия? У меня же и зрение плохое, и время я потеряю, надо опыта набираться по специальности.

Сестра замахнулась дубинкой, Витя отпрянул.

– Набираться опыта? Зрение плохое? – вскричала она. – Да ты, собака, меня только опозоришь, и тебя уволят! Работа это тебе не шарага с продажными преподами! Да и с чего ты взял, что у тебя есть выбор?! Служить в армии – это твоя обязанность! Установленная законом, обязанность, а твоё зрение тому не помеха, поедешь в допустимые войска! Сволочь ты жалкая! Тюлень!

Она сдержанно выдохнула и продолжила спокойней:

– Ты молчи и слушай меня, я тебе уже сказала, что решение принято, ты вообще здесь никто, блевота сортирная. Опека заканчивается сегодня, и твоя задача – запомнить последние инструкции!

Витя больше не стал ничего говорить, он лишь приподнялся и сел на полу, прислонившись спиной к холодной батарее.

Ничего, думал он, это пройдёт, сейчас извинюсь, сделаю покорное лицо, а завтра она скажет, что прощает в последний раз.

– Не стоит тешить себя надеждой, что я просто психую, – будто прочитав его мысли, сказала сестра. – Я долго вынашивала это решение, глядя на твоё безобразное поведение и то, что я говорю сейчас, это результат долгого и тщательного обдумывания.

Ты даже не представляешь, насколько я обеспокоена. Как бы я тебя не обзывала и не унижала на словах, я всегда чувствовала за тебя ответственность. С того момента как погибли родители, я не раз проклинала тот час, когда сумасшедший папаша, напившись, сел за руль. Но я никогда, я никогда всерьёз не думала о том, чтобы отдать тебя в приют. То, что я не смогла дать тебе нормального воспитания – не моя вина, ведь ты мне не сын. К тому же, даже будь я матерью, тебе нужно было мужское воспитание, а не бабье. Ты только посмотри на себя, ты же вылитая, бесхребетная баба!

Это его ничуть не оскорбило. Говори что хочешь, думал Гендальев, я знаю, что у тебя просто истерика, плевал я на твоё мнение.

Оксана продолжала:

– Да, конечно в том, что я одинокая и практически уже старая дева нет твоей вины, это моя проблема, которую я так и не смогла решить, но даже если бы я и привела в наш дом мужика для себя, тебе отцом он вряд ли бы стал.

Она говорила уже словно сама с собой. Всё это начинало надоедать Гендальеву, шок от побоев резиновой дубинкой прошёл, и братец снова подал голос: