Ностальгия

— Ты покажешь, где мама? — спрашиваю я.

— Садж, да шугануть ее, пока черные не набежали, — вмешивается Калина. — А то будет нам карнавал.

Я тяжело смотрю на него. Ничего не говорю. Калина затыкается. Все вокруг молчат.

— Ты страшный, дядя Ивен, — произносит девочка, пугаясь моего лица, и вскакивает на ноги. — Я тебя боюсь. Мама говорит, нельзя со страшными дядями говорить.

Девочка улепетывает со всех ног, не слушая моих уговоров остановиться. Не решаюсь двинуться с места, чтобы не перепугать ее окончательно.

— Вот адово отродье, — сплевывает Калина.

Молодая женщина выбегает из-за угла. Бежит навстречу девочке. Нгава вскидывает ствол: «Стой!» Женщина останавливается, затравленно глядя, как мчится к ней всхлипывающий ребенок. Под прицелом делает медленный шаг навстречу дочери. Подхватывает ее на руки. Одной рукой держа сумку, неуклюже тащит девочку прочь. Длинные черные волосы растрепались, обвили ее шею.

— А ну погоди! — гремит Крамер.

Женщина обреченно замирает. Девочка уже довольно тяжела для нее, она никак не может удержать ее одной рукой. Крамер тяжело надвигается на нее с пулеметом в одной руке, с вещмешком в другой. Ребенок отчаянно цепляется за шею матери, сползая вниз.

— На вот, возьми. — Крамер ставит пулемет на сошки и достает из вещмешка трехдневную упаковку сухпая. — Чего уставилась? Поставь ребенка-то, дура, уронишь!

Он сует сухпай в ее сумку, сразу ставшую похожей на обожравшуюся жабу из упаковочного полиэтилена.

— Иди, чего встала-то! — прикрикивает Крамер на онемевшую женщину. Та очухивается от оцепенения и исчезает, волоча дочь за руку.

Под взглядами отделения Крамер усаживается на место, вытягивает ноги и закрывает глаза.

— А сам теперь чего жрать будешь? — интересуется Калина.

Крамер молчит. Я роюсь в вещмешке. Достаю свой сухпай. Отламываю суточный паек. Кидаю на колени Крамеру:

— Держи, Крам.

Трак присоединяется ко мне. И Паркер. И Мышь. И Кол.

— Вы чего, поохренели все? — недоумевает Крамер, глядя на кучу жратвы рядом с собой. — Я этот сухпай у старшины зажилил.

Мы дружно хохочем. Над пустой замусоренной улицей наш смех звучит жутковато. Люди через улицу опасливо косятся на наш гогот.

— Калина, ко мне! — приказываю я.