Лучшее средство от любви,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Почему же?

— Вот спросит тебя наш ребенок, при каких обстоятельствах он получился, а ты ему что скажешь? Как ты лупила его отца сразу после момента зачатия резиновой копией его члена?

— Нет, ну ты реально нарываешься! — рявкнула и ломанулась на него.

Вранье, что мужик со спущенными штанами бегает медленно. Марк вон как резво от меня припустил и даже дверь на кухню умудрился перед носом успеть захлопнуть. Так что только деревяшке и досталось.

— Блин, Полина, у меня от звука этих ударов аж сжимается кое-где, — явно сдерживая смех, заявил смывшийся в безопасность засранец.

— А у тебя и должно сжиматься! Еще как должно! Я ж убью тебя, лодочник! — буйствовала я.

— Яхтсмен будет правильнее, Белоснежка.

— Прибить тебя — вот что будет правильнее! — Моя злость стремительно стала превращаться в обиду. На него, запросто взявшего меня «тепленькой». На себя, дуру и слабачку. Дохнул, тронул — и потекла. — Что ты сделал, соображаешь хоть?!

— А тебе медицинский термин нужен, или красиво обозвать это страстным воссоединением влюбленных с актом творения новой жизни?

— Придурок! — Мой голос сорвался. — Я тебе о серьезных вещах, о последствиях, а тебе только постебаться!

Всхлипнув, я поковыляла в ванную.

— Полин! — позвал Марк, но теперь я уже отгородилась от него дверью.

— Проваливай на свои Сейшелы светить голой задницей.

Стянула через голову спалившую всю малину рубашку, крутанула краны и сунулась под душ — спрятать полившиеся глупые слезы.

— А смысл? Тебя там нет на это посмотреть. — Марк бесцеремонно заперся в ванную и стал раздеваться. — Я тут пока ею посвечу. Местная погодка для такого, конечно, не шепчет, но авось сумею тебя завлечь сверканием своих прелестей до того, как их застужу.

— Уходи, — буркнула, отворачиваясь и подвигаясь в кабине, ведь уже знаю: не выгнать эту заразу неугомонную. Ни из душа, ни из квартиры. Не вывести никаким волшебным снадобьем ни из сердца, ни из памяти тела.

— Никуда я без тебя не пойду уже, Белоснежка. — Марк прижался ко мне со спины, и я прильнула к нему всем телом, даже прежде чем осознала, что делаю. — Кончай ты меня уже гнать.

— Я с тобой только и делаю, что кончаю, — фыркнула, ничего не в силах поделать с тем, что мгновенно расслабляюсь в его объятиях. Развернулась и уткнулась в его грудь, прячась от действительности и понимания, насколько же все это неправильно и легкомысленно. Но…

«Не судите, и да не судимы будете…».

Этой весной я, по причине регулярно проявляющейся в марте хандры и авитаминоза, решила вдруг заняться косметическим ремонтом квартиры, которая осталась мне в наследство от бабули. На самом деле, вздумай я продать эту четырехкомнатную жилплощадь в историческом центре Северной Пальмиры с видом на канал Грибоедова, могла бы купить квартиру в новостройке, и не одну, а парочку, да еще и на машину осталось бы. А если бы продала прабабушкину мебель и собранную еще прабабушки дедушкой коллекцию часов, то… Суть не в самом ремонте или квартире, а в том, что, пока я самозабвенно отдирала старые обои или таскала огромные стопки книг, чтобы освободить шкаф и отодвинуть его от стены, у меня с утра до ночи бормотал телевизор. И за недели ремонта я успела посмотреть все сезоны странноватого, на мой взгляд, сериала о Шерлоке и друге его Ватсоне. Очень своеобразного сериала. В нем Шерлок был англичанином, бывшим наркоманом, уехавшим в Штаты, чтобы начать новую жизнь, свободную от наркотиков, а Ватсоном оказалась милая девушка-врач, отказавшаяся от любимой профессии и решившая посвятить себя помощи таким вот бедолагам, пытающимся прожить день без дозы и каждый такой день воспринимающим как личную огромную победу.