Атаманова казна

В единственной большой комнате было накурено, едкий дым крепкого самосада едва уходил в дымоход печи. Пятеро красноармейцев беспечно расположились за широким столом, и судя по всему собирались погонять чаёк, разложив перед собой горку рафинада и связку баранок. На столе исходил паром медный чайник, в окружении полудюжины оловянных кружек. За столом, спиной к нему, сидели двое, ещё трое, рыжий, белобрысый и бородач, расположились напротив и с неудовольствием смотрели на него. Пять винтовок с примкнутыми штыками, стояли горкой у печи. Туманов уверенно и не суетясь, молча прошел к столу, сокращая дистанцию и вгоняя себя в боевой транс.

– Э, тебе чего тут? – недоуменно и развязно спросил долговязый рыжий парень в гимнастерке.

«Этого живым»…

Когда сидевшие спиной начали оборачиваться, Туманов без замаха, коротко рубанул ребром ладони по сонной артерии одному, другому и опершись левой рукой о стол перемахнул через него, впечатав носок сапога в висок отпрянувшему белобрысому. Приземляясь по ту сторону стола придержал рукой рыжего, метнувшегося к винтовкам, и костяшками пальцев ударил в горло бородача, ломая кадык – он среагировал достаточно быстро и попытался обхватить Туманова руками. Рыжему сдавил шею и пару раз ударил лицом о стол. Осмотрелся, оценивая диспозицию: двое падали со скамьи, белобрысый лежал у печи, бородач хрипя оседал на пол, рыжий уткнулся носом в стол и безвольно опустил руки вдоль тела. Туманов ослабил хватку, и в два счёта связал ему руки за спиной. В чувство его он привёл просто – плеснул за шиворот кипяток из чайника и придержал на стуле, когда тот пытался взвиться свечкой от отчаянной боли. Крика тоже не вышло – Туманов предусмотрительно запечатал рот кляпом из грязной тряпки. Убедившись, что пленник широко открытыми глазами наблюдает за ним, Туманов достал нож, и не спеша, показательно, обошел четверых его товарищей, проверяя каждого неглубоким уколом в ключицу – все были мертвы.

– Поговорим? – вопросительно посмотрел на пленника.

Когда тот утвердительно потряс головой, выдернул кляп и поддев окровавленным острием клинка его за подбородок, сухо сказал:

– Не врать.

Свободной рукой он ловко вытащил у рыжего из кармана гимнастерки потрепанную книжку красноармейца, и распахнул её одним движением.

– Фамилия, имя, номер части и фамилия командира…

На крыльцо вышел минут через десять, кивнув расслабленно-бдительному Суматову: за мной. Вскочили на лошадей и неспешной рысью выехали на улицу, свернув в ближайший переулок и припустив к выезду из села. Сзади, на постоялом дворе треснуло стекло и в небо взметнулся густой столб черного дыма, и почти сразу же раздался чей-то крик

– Горим!

Всю обратную дорогу Туманов молчал, а Суматов не лез к нему с расспросами. Полученную на допросе информацию логика принимать отказывалась: по фамилии, внешнему описанию, повадкам и особым приметам командир этих чоновцев был похож на погибшего Макарова. Но ведь не мог человек умерший на твоих глазах воскреснуть, не мог воскреснув выбраться из могилы, а воскреснув и выбравшись, не мог перейти к врагу и занять командную должность. Не мог. И если бы он не узнал про интерес этого человека к обозу, и к себе лично, то нипочём бы не поверил рыжему, и убил бы его не так жестоко, как сейчас – перепроверяя всё им сказанное через дополнительные страдания. Всё услышанное требовало перепроверки и подтверждения. А как?

Вернулись на базу тем же путём, незаметно сойдя с проселка в ручей и по нему поднявшись к лесу. За время, что их не было, Филатов с казаками успели полностью подготовить обоз к движению – запрячь лошадей, загрузить подводы оружием и походным имуществом, оставив для погрузки только ящики с золотом, уже вырытые из земли и ждущие своего часа. Этим и занялись сразу же, надёжно упаковав груз и прикрыв его рогожей и брезентом. Туманов кратко довёл диспозицию, обозначив приоритетной задачей постоянное наблюдение за местностью, и немедленное выдвижение, как только линия фронта переместится в западном направлении. Выдвигаться сейчас, и влезать в сектора обстрела фронтовой артиллерии и пулеметов, было невообразимо, это отлично понимали все – в этакой сумятице сохранить груз совершенно не представлялось возможным. Караул усилили, теперь в постоянном наблюдении за местностью находились пятеро казаков, выдвинув посты к самому краю лесного массива. Остальные попеременно отдыхали и обеспечивали охранение. Попутно приводили себя в порядок, чиня обмундирование, остригая бороды и принимая бравый воинский вид. К исходу вторых суток наблюдатели заметили перемещение в северо-западном направлении большого количества военных подразделений. Сначала тянулись обозники, затем артиллерия и пехота, в конце проследовали кавалерийские части. После непродолжительного затишья всё повторилось, но уже в обратном порядке – следом за отступившими красными на запад двинулись военные части Русской армии Колчака. Туманов не мешкая выехал в направлении тракта, по которому перемещались основные силы наступавших. Из личного наблюдения, и коротких разговоров офицеров и солдат, ему удалось выяснить, что в Чистопольском направлении наступление развивала 8-я Камская стрелковая дивизия, а западнее, на Нурлат, двигались части 2-го Уфимского корпуса. В целом это было здорово, конечно, но радоваться избавлению от всех хлопот было рано. Ни те, ни другие не являлись адресатами получения груза, бремя ответственности за который он нёс. Представляться именем ротмистра Сергеева или своим собственным было также преждевременным, памятуя тот опыт, который ему пришлось усвоить при первом переходе фронта под Бугульмой. Обратиться за содействием к Каппелю сейчас также не представлялось возможным: с февраля месяца Волжский корпус Каппеля был выведен в тыл в качестве личного резерва Ставки Верховного главнокомандующего, и в настоящее время только выдвигался к фронту (обо всем этом Туманов узнал в тот же день, представившись незнакомому поручику в качестве комиссованного по здоровью офицера царской армии, желающего продолжить служение Отечеству добровольцем, в сводном корпусе Каппеля, о котором много слышал). Можно было попытаться связаться по телеграфу с самим атаманом, с любой железнодорожной станции, но до неё ещё нужно добраться, что теперь, конечно же, намного проще, чем перемещаясь в тылу у красных, но тоже требовало времени. Да и сам Дутов находился в эти дни под Актюбинском, развивая наступление на Оренбург, и оказать существенную помощь отряду вряд ли мог. Вот и выходило, что обоз придётся доставлять прежним порядком, если не к самому Дутову, то в любой из оренбургских казачьих полков, как минимум. То есть, двигаться следовало дальше на юго-восток, к железной дороге.

Вернувшись на базу Туманов распорядился приготовиться к движению следующим утром. Конец дня и ночь ушли на последние приготовления, прокладку коридора через лес, в обход заснеженных низин и топких мест. На утро подморозило, что позволило без особых хлопот вывезти подводы на проселок, и замаскировать выходные следы. Впервые за много дней обоз продолжил свой путь, двигаясь по проселку в сторону Кутемы.

Порядок следования был таким: впереди авангард из двух казаков, далее двигались подводы, в каждой был возница и рядом двигался сменщик верхом, в арьергарде замыкала обоз трофейная тачанка, запряжённая парой, с заводной лошадью в поводу, и с двумя же седоками: на вожжах и за пулемётом. Туманов двигался впереди, время от времени проверяя обоз и казаков, но все знали службу, и он больше времени стал уделять маршруту. Маршрут он проложил к ближайшей железнодорожной станции, отбитой белыми – Клявлино, рассчитывая там добраться до телеграфа и распланировать дальнейший маршрут с учётом возможностей железной дороги. До Кутемы двигались лесным проселком, и далеко за полдень проследовали мимо места памятной засады, где осенью отряд избавился от своих преследователей, освободил командира и разжился пулемётом. Казаки с ухмылкой перемигивались, проезжая это место, и отпускали скупые шутки. Туманов был сосредоточен: скорость движения была не высока, в день хорошо если делать 30-35 вёрст, это вдвое быстрее, чем вне дорог и лесом, но до Клявлино всяко выходило два дня пути. Дорога была не вполне просохшей, взгорки и спуски утомляли лошадей, сбивая их с ритмичного хода, кроме всего через каждые два часа нужно было давать им отдых, и раз в день менять в подводах на тех, что двигались под седлом. Коротко говоря: двигались как обычно, и немного быстрее, чем осенью. Всё время пути их сопровождал гром канонады на западе, со стороны остановившегося недалеко фронта.

– К бою! – совершенно неожиданно раздался крик Филатова, едущего впереди, и почти сразу раздался выстрел его карабина.

В ответ хлопнул недружный и разрозненный залп из лесной чащи. Практически без промедления сзади заработал пулемёт тачанки, а казаки на подводах ловко укрывшись за поклажей разобрали свои сектора и дружно включились в перестрелку. Туманов с первыми звуками боя слетел с седла, ныряя в канаву, и доводя ствол карабина за мелькнувшей в чаще фигурой в тёмном, выстрелом снёс её на землю. Из леса больше не стреляли, с двух сторон были слышны стон и хрипы, и удалявшийся, стихавший вдали треск ветвей, под шагами убегающего человека. Обоз встал. Филатов и Щукин пригнувшись уже заходили с фланга в тыл неизвестному противнику, но скоро выпрямились во весь рост и знаком показали – всё, мол, готово. Осмотрелись. Были легко ранены по касательной Лисин и Поздеев, и убита лошадь Щукина.

Пока осматривали ещё раз друг друга и лошадей (все ли целы?), Аюпов занялся перевязкой раненых, нахваливая внимательность Филатова – кабы не он, засада дала прицельный залп, и тогда всем пришлось бы плохо.

– Командир, их было семеро, – доложил Филатов.

Оказалось, он успел обойти близлежащий район и обнаружил пять оседланных лошадей, теперь держал в поводу двух, которых привел с собой, остальные были метрах в ста, привязанные к кустам.