Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

– Обязательно, сегодня же вечером. Мы ночуем здесь. Это вам неприятно?

– Ну что вы! – возразил я с таким выражением лица, что Рультабийль рассмеялся.

– Впрочем, довольно смеяться, – оборвал он себя. – Сейчас нам не до смеха. Поговорим серьезно. Вы помните фразу, которая, словно «Сезам, откройся!», отворила нам этот полный тайн замок?

– Еще бы, – ответил я, – прекрасно помню: «Дом священника все так же очарователен, сад все так же свеж». Она же была на полуобгоревшем листке, что вы нашли в лаборатории.

– Да, причем пламя не тронуло дату «двадцать третье октября», стоявшую внизу. Запомните ее – она чрезвычайно важна. А сейчас я вам расскажу, что означает эта нелепая фраза. Не знаю, известно ли вам, что накануне преступления, двадцать третьего октября, господин и мадемуазель Стейнджерсон отправились на прием в Елисейский дворец. По-моему, они присутствовали и на обеде. Во всяком случае, на прием они остались точно, поскольку я их там видел. Сам я ездил туда по делу. Мне нужно было взять интервью у одного из ученых из Филадельфийской академии, которых там чествовали. До того дня я ни разу не видел ни господина, ни мадемуазель Стейнджерсон. Я сидел в комнате, расположенной по соседству с Посольской гостиной. Утомленный – меня все время толкали разные высокопоставленные господа, – я задумался, как вдруг почувствовал запах духов дамы в черном. Вы спросите: что это, мол, за духи дамы в черном? С вас довольно будет, если я скажу, что запах этот мне полюбился с детства: он неразрывно связан с некой дамой, всегда одетой в черное, и ее материнской добротой. На приеме же дама, источавшая запах духов дамы в черном, была, напротив, одета в белое и удивительно хороша собой. Я не удержался и пошел за нею следом – за нею и за ее ароматом. Она шла под руку с каким-то пожилым мужчиной. Когда они проходили, все оборачивались; до меня донесся шепот: «Это профессор Стейнджерсон с дочерью». Так я узнал, за кем иду. Они повстречались с Робером Дарзаком, которого я знал в лицо. Профессора Стейнджерсона отвел в сторону один из американских ученых – Артур Уильям Ранс, и они уселись в креслах, стоявших в большой галерее, а господин Дарзак увлек мадемуазель Стейнджерсон в оранжерею. Я шел следом. В тот вечер стояла теплая погода, двери в сад были отворены. Мадемуазель Стейнджерсон накинула на плечи легкий шарф, и я услышал, как она просит Дарзака пройти с нею в безлюдный сад. Я продолжал идти следом, заинтересовавшись волнением, которое начал выказывать Робер Дарзак. Пара неторопливо шла вдоль стены, отгораживающей сад от авеню Мариньи. Я двинулся по центральной аллее параллельно своим подопечным, затем пересек лужайку и подошел к ним поближе. Ночь была темна, трава приглушала мои шаги. Они остановились под мерцающим газовым фонарем и, склонив головы над листком бумаги, который держала мадемуазель Стейнджерсон, внимательно что-то читали. Я тоже остановился. Вокруг царила тьма и тишина. Меня они не заметили, и я отчетливо услышал, как мадемуазель Стейнджерсон, складывая листок, повторила: «Дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж». В тоне ее сквозили такая язвительность и вместе с тем такое отчаяние, а последовавший за словами смешок был столь нервным, что фразу эту я не забуду никогда. За ней, однако, последовала и другая фраза, произнесенная Робером Дарзаком: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Господин Дарзак находился в необычайном волнении; он взял руку мадемуазель Стейнджерсон и надолго приник к ней губами; по движению его плеч мне показалось, что он плачет. Наконец он удалился.

В большой галерее, – продолжал Рультабийль, – Робера Дарзака я больше не видел – в следующий раз я встретил его уже в Гландье, после преступления, – но заметил мадемуазель и господина Стейнджерсона вместе с делегатами из Филадельфии. Мадемуазель Стейнджерсон стояла рядом с Артуром Рансом. Он оживленно что-то говорил, глаза его блестели. Думаю, мадемуазель Стейнджерсон вовсе не слушала, что говорил ей американец: лицо ее выражало полнейшее безразличие. Замечу, что Артур Уильям Ранс – багроволицый сангвинический человек и, похоже, питает слабость к джину. Когда господин и мадемуазель Стейнджерсон ушли, он сразу направился к буфету и остался там. Я присоединился к нему и помог протиснуться сквозь толчею. Он поблагодарил и сообщил, что через три дня, то есть двадцать шестого, на следующий день после преступления, возвращается в Америку. Я заговорил с ним о Филадельфии, и он рассказал, что живет там уже двадцать пять лет и именно в этом городе познакомился со знаменитым профессором Стейнджерсоном и его дочерью. Затем он принялся за шампанское, и я понял, что конца этому не будет. Когда я его оставил, он был пьян чуть ли не вдрызг.

Вот так, дорогой мой, я и провел вечер. Не знаю уж почему, но господин Дарзак и мадемуазель Стейнджерсон снились мне всю ночь; поэтому можете себе представить, какое впечатление произвела на меня наутро весть о покушении на мадемуазель Стейнджерсон. Как было не вспомнить эти слова: «Неужели мне нужно совершить преступление, чтобы обрести вас?» Но когда мы повстречали Робера Дарзака в Гландье, я сказал ему не эту фразу. Той, что мадемуазель Стейнджерсон прочла на листке и где речь шла о доме священника и свежем саде, оказалось достаточно, чтобы перед нами отворились все двери замка. Думал ли я в те минуты, что Робер Дарзак преступник? Нет; пожалуй, нет. Всерьез я тогда ничего не обдумывал – слишком мало я знал. Но мне нужно было, чтобы он немедленно доказал мне, что не ранен в руку. Когда мы остались с ним вдвоем, я рассказал ему, что случайно подслушал в саду Елисейского дворца его разговор с мадемуазель Стейнджерсон. Услышав из моих уст свою фразу о преступлении, он растерялся, но гораздо меньше, чем когда услышал о доме священника. Однако по-настоящему его потрясло известие, что в тот день, когда он встретился во дворце с мадемуазель Стейнджерсон, она взяла из почтового отделения письмо, которое они вечером читали в саду, – письмо, заканчивавшееся фразой о доме священника. Тогда это было лишь предположение, но позже, когда в лаборатории обнаружились остатки письма с датой – двадцать третье октября, оно, как вы помните, подтвердилось. Письмо было написано и взято с почты в один и тот же день. Нет никаких сомнений, что, вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Стейнджерсон решила сразу же сжечь этот компрометирующий документ. Напрасно господин Дарзак отрицает, что письмо связано с преступлением. Я ему сказал, что в столь таинственном деле он не имеет права скрывать от правосудия случай с письмом, что лично я убежден в его несомненной важности, что отчаяние, с каким мадемуазель Стейнджерсон произнесла роковую фразу, ее слезы, а также его угроза совершить преступление, последовавшая после того, как он прочел письмо, – все это не позволяет мне сомневаться в этом. Волнение Робера Дарзака все усиливалось. Я решил воспользоваться своим преимуществом. «Вы собирались жениться, сударь, – небрежно заметил я, – и вдруг ваш брак становится невозможным из-за автора письма – ведь, едва прочтя его, вы заговорили о преступлении, которое необходимо совершить, чтобы заполучить мадемуазель Стейнджерсон. Значит, между вами и мадемуазель Стейнджерсон есть кто-то, кто запрещает ей выйти замуж, кто готов даже убить ее – только бы она не вступила в брак! – И я закончил свои рассуждения следующими словами: – А теперь, сударь, вам остается лишь поведать мне имя убийцы!» Я, вероятно, говорил ужасные вещи: подняв взгляд на Дарзака, я увидел исказившееся лицо, капли пота на лбу и полные отчаяния глаза. «Сударь, – выдавил он, – быть может, это покажется вам безумством, но я умоляю вас не говорить судейским о том, чтó вы видели и слышали в саду Елисейского дворца, – ни им, ни кому бы то ни было. Клянусь вам, я невиновен, и я знаю, чувствую, что вы мне верите, но лучше уж пусть они меня подозревают, чем пытаются объяснить эту злополучную фразу. Судейские не должны о ней знать. Передаю это дело в ваши руки, сударь, только забудьте о вечере во дворце. Перед вами есть сотня других путей, которые приведут вас к разоблачению преступника, я открою их вам, я помогу вам! Хотите обосноваться здесь? Распоряжаться? Ночевать и питаться здесь? Наблюдать за моими действиями и за действиями остальных? Вы на время станете хозяином Гландье, только забудьте о вечере во дворце».

Тут Рультабийль остановился, чтобы немного перевести дух. Теперь мне стало понятно необъяснимое отношение Робера Дарзака к моему другу и легкость, с какою тот смог обосноваться на месте преступления. Услышанное лишь разожгло мое любопытство. Я попросил Рультабийля удовлетворить его. Что произошло в Гландье за эту неделю? Разве он не сказал мне, что против Дарзака появились новые улики, не менее серьезные, чем трость, найденная Ларсаном?

– Похоже, все оборачивается против него, – ответил журналист, – положение весьма серьезно. Господина Дарзака это не особенно-то заботит. По-моему, он не прав, что занят лишь здоровьем мадемуазель Стейнджерсон, которая понемногу поправляется, в то время как произошло событие еще более загадочное, чем тайна Желтой комнаты.

– Это невозможно! – воскликнул я. – Что может быть загадочнее тайны Желтой комнаты?

– Вернемся-ка прежде к Роберу Дарзаку, – охладил меня Рультабийль. – Я сказал, что все оборачивается против него. Следы изящной обуви, обнаруженные Фредериком Ларсаном, похоже, принадлежат жениху мадемуазель Стейнджерсон. Отпечатки шин вполне могут быть от его велосипеда – это установлено. С момента приобретения он все время держал этот велосипед в замке. Почему ему вдруг понадобилось его забрать? Он что, не собирался больше туда возвращаться? Разве разрыв его помолвки обязательно должен повлечь за собою разрыв отношений со Стейнджерсонами? И та и другая сторона утверждают обратное. Так что же? Фредерик Ларсан полагает, что между ними все кончено. Ведь с того дня, как Дарзак ездил с мадемуазель Стейнджерсон в универсальный магазин, в замке он больше не показывался и появился лишь на следующий день после преступления. Не забудьте, что мадемуазель Стейнджерсон потеряла сумочку с ключом в его присутствии. После этого дня и до вечера в Елисейском дворце профессор Сорбонны с нею не виделся. Но возможно, они переписывались. Мадемуазель Стейнджерсон отправилась в почтовое отделение за письмом, которое, по мнению Ларсана, написал ей Робер Дарзак, – ведь Ларсан, не зная о том, что произошло в Елисейском дворце, считает, что сумочку с ключом похитил Дарзак, чтобы сломить волю мадемуазель Стейнджерсон и заставить ее выйти за него в обмен на обещание возвратить ценные бумаги ее отца. Все это было бы весьма сомнительно и даже нелепо – так сказал мне сам Большой Фред, – если бы не открылось кое-что посерьезнее. Прежде всего странно вот что: двадцать четвертого числа господин Дарзак лично приходил на почту и спрашивал письмо, взятое накануне мадемуазель Стейнджерсон: описание приходившего на почту человека точь-в-точь соответствует приметам Робера Дарзака. Когда же следователь мимоходом спросил его об этом, тот ответил, что на почте не был, и я ему верю. Даже если письмо написано им – чего я не думаю, – нужно признать, что он знал: мадемуазель Стейнджерсон письмо это забрала, поскольку он сам видел его у нее в руках в дворцовом саду. Стало быть, на следующий день на почту за письмом приходил не он. Я считаю, что этот удивительно похожий на Дарзака человек и украл сумочку, а потом в письме потребовал чего-то у мадемуазель Стейнджерсон. Увидев же, что его требование не выполняется, он явился на почту узнать, взяли ли оставленное им письмо. Именно так, по-моему, и можно объяснить его приход на почту и настойчивость, с какою он выспрашивал о письме. Затем он ушел, совершенно разъяренный: письмо забрали, а требование его не выполнено! Чего он требовал? Этого не знает никто, кроме мадемуазель Стейнджерсон. На следующий день на нее было совершено покушение, а еще на следующий день я узнаю, что профессора тогда же и обокрали с помощью ключа, о котором шла речь в письме. Из этого я сделал вывод, что человек, приходивший на почту, и убийца – одно и то же лицо; этих вполне логичных рассуждений придерживается и Фредерик Ларсан, только применяя их к Роберу Дарзаку. Вы, разумеется, думаете, что и следователь, и Ларсан, и я сделали все возможное, чтобы поточнее узнать приметы человека, появившегося в почтовом отделении двадцать четвертого октября. Но откуда он пришел и куда ушел, узнать не удалось. Ничего, кроме описания, совпадающего с приметами Робера Дарзака! Во все крупные газеты я поместил объявление: «Солидное вознаграждение извозчику, который двадцать четвертого октября около десяти утра привез пассажира к сороковому почтовому отделению. Обращаться в редакцию „Эпок“, спросить Ж. Р.». Все напрасно. В конце концов, этот человек мог прийти и пешком, однако, поскольку он спешил, можно предположить, что ему пришлось воспользоваться экипажем. В своем объявлении я не дал примет человека, чтобы все извозчики, привозившие примерно в это время клиента на почту, явились ко мне. Не пришел ни один. И вот я денно и нощно задаю себе один и тот же вопрос: «Кто этот столь удивительно похожий на Робера Дарзака человек, который к тому же купил трость, попавшую в руки Фредерика Ларсана?» Но хуже всего, что в то время, когда двойник господина Дарзака явился на почту, тот должен был читать лекцию в Сорбонне, но не читал. Его заменил один из его друзей. А когда Дарзака спросили, чем он был занят в этот час, он ответил, что гулял в Булонском лесу. Можете представить себе профессора, который просит прочесть вместо него лекцию, а сам отправляется в Булонский лес? И к тому же, да будет вам известно еще одно, он сообщил, что утром двадцать четвертого гулял в Булонском лесу, но что делал в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое, не говорит. Когда Фредерик Ларсан спросил его об этом, он безмятежно ответил, что это не его дело, и Ларсан поклялся сам докопаться до истины. Все это придает гипотезам Большого Фреда определенное правдоподобие, тем более что, если в Желтой комнате находился Робер Дарзак, это лишь подтверждает предположение полицейского относительно того, как скрылся убийца: господин Стейнджерсон просто выпустил его, чтобы избежать громкого скандала. В этом я с Ларсаном не согласен, он заблуждается, и я буду только рад, если невиновный не пострадает. Но в самом ли деле Ларсан так уж ослеплен этой гипотезой? Вот в чем дело.

– Постойте, мне кажется, Фредерик Ларсан прав, – перебил я Рультабийля. – Вы уверены, что Робер Дарзак невиновен? По-моему, эти досадные совпадения…

– Совпадения – первейшие враги истины, – заметил мой приятель.

– А что думает обо всем этом следователь?

– Следователь господин де Марке не решается обвинить Робера Дарзака без надежных доказательств. Ведь против него восстанет не только общественное мнение, включая Сорбонну, но и господин и мадемуазель Стейнджерсон. Она просто обожает Робера Дарзака. Хоть она видела преступника мельком, убедить публику, что она не узнала Робера Дарзака – если это был он, – будет трудновато. Конечно, в Желтой комнате было темно, но не забывайте, что ночник все-таки горел. Вот так, друг мой, обстояли дела, когда три дня или, скорее, три ночи назад произошло небывалое событие, о котором вы сейчас услышите.

Глава 14

«Сегодня вечером я жду убийцу»

– Нужно отвести вас на место происшествия, – продолжал Рультабийль, – чтобы вы все поняли или, точнее, убедились, что ничего понять невозможно. Мне кажется, я нашел то, что все еще только ищут: способ, каким преступник покинул Желтую комнату – без всяких трудностей и без участия господина Стейнджерсона. Поскольку имени преступника я пока не знаю, то о своем предположении ничего говорить не стану, однако считаю, что оно верно и в любом случае совершенно естественно, то есть весьма незамысловато. Но то, что произошло три ночи назад здесь, в этом замке, в течение суток казалось мне просто непостижимым. Гипотеза же, рождающаяся сейчас в моем мозгу, настолько абсурдна, что я готов пока предпочесть ей мрак необъяснимого.

С этими словами юный репортер предложил мне пройтись с ним вокруг замка. Кругом стояла тишина, и только опавшие листья шуршали у нас под ногами. Я уже говорил, что замок был весьма запущен. Древние камни, стоячая вода во рвах, окружавших донжон, пустынная земля, покрытая останками ушедшего лета, черные силуэты деревьев – все придавало этому печальному месту, над которым нависла зловещая тайна, необычайно унылый вид. Обогнув донжон, мы повстречали человека в зеленом – лесника: он не поздоровался и прошел мимо, словно нас и вовсе не было. Выглядел он точно так же, как в день нашей первой встречи, когда я увидел его в окно трактира папаши Матье: за спиной ружье, в зубах трубка, на носу пенсне.

– Странный субъект! – шепнул Рультабийль.