Я нагнулся ниже, чтобы разглядеть. На заглавном листе, вверху, были неясные буквы. Они или от дождя потускнели, или чернила были неяркие… Я пододвинул ближе керосиновую лампу и прочитал. Там было написано: «А. Чехов».
Старушка еще что-то говорила, но я уже не слышал ее слов. Чтобы скрыть свои слезы, я ушел в темный угол, где стояла постеленная мне кровать. А слезы текли и текли…
Я думал о том, что эта старая женщина около пятидесяти лет свято хранит память о чудесном докторе.
Помнит его белую повязку на шее, тяжелую шляпу, черное пальто, кожаный чемодан. Видит, точно живое, его печальное лицо, обросшее бородой, слышит его тяжелый кашель… Может быть, Антон Павлович Чехов заснул под утро на том самом месте, куда сейчас лягу я… Но вспомнит ли меня когда-нибудь эта бабушка? Нет, забудет через два-три дня…
- Норжимо-абагай, - сказал я, - доктор, который спас вашего сына, был великий писатель. Он тогда ехал на Сахалин.
- Мне многие это говорили. Я сама-то неграмотная, мое дело людям верить… Один учитель приносил его портрет, только я не узнала. Может, портрет плохой, может, память у меня с годами слабая стала. Очки я узнала: маленькие такие, здесь вот шнурочек висел… Наш доктор был бледный, худой, в помятой одежде, печальный. А на портрете был совсем другой - молодой, красивый, веселый… Может, он дома был такой когда-то…
Я в ту ночь долго думал о разных человеческих судьбах, о людских встречах и о путях-дорогах, которые люди совершают по белому свету. Одни, превозмогая трудности и лишения, стараются для блага всех людей, а другие - в свое удовольствие, только для себя…
Я поднялся на гладкую высокую гору и увидел далеко внизу два длинных ряда домов, вытянувшихся в широкую улицу. Это колхоз «Улан-Аргали», в котором живет прославленный сказитель-улигершин Улзытэ Олзоев. Одноулусники зовут его Улзытэ-бабаем.
Я положил на землю свой старый толстый портфель, который всегда беру в командировки, и присел у тропинки. Было раннее утро, по тропе шли на занятия школьники- баловались друг с другом, чем-то кидались. Увидели меня и присмирели, поздоровались, чинно прошли мимо… Среди них и был Бэлигтэ, внук сказителя.
Видно, я слишком рано собрался, старик, наверно, еще спит… Я посидел подольше, полистал кое-какие свои бумаги, подумал. Затем встал и, чтобы растянуть время, потихоньку зашагал дальше.
В начале мая в таких вот степных горах бывает очень приятно. Я невольно снова присел на молодую траву, такую ровную, точно в тот день на рассвете кто-то старательно подстриг каждую травинку, и теперь свежий утренний ветерок бойко причесывает ее. Трава нежная, яркая - хоть вдевай в иголку и вышивай красоту ранней весны! Среди зелени то тут, то там желтеют цветы одуванчиков - по два, по три, а то и целыми стайками. Стебельки у них такие короткие, что и не оторвешь от земли. Да и зачем отрывать, можно просто растянуться на животе и вдыхать их горьковатый запах. Наверно, ночью здесь проходил щедрый герой из улигеров Улзытэ-бабая, горстями выгребал из своего бездонного мешка эти золотые монеты и разбрасывал: «Собирайте кому надо, владейте моим несметным богатством!»
Я сидел на вершине, смотрел вокруг, думал о нашем прославленном старике, и мне вспомнился чистый горный источник…
Давно это было, в далеком детстве, мне тогда было не больше восьми-девяти лет. Родители каждую осень отделяли дойных коров, я с сестренкой и матерью отгонял их в местность Гангата, где были хорошие пастбища. Там у нас стояла маленькая избушка…
Коровы не то, что лошади, они могут пить и ржавую болотную воду. Для себя же мы брали воду из источника у самого склона каменистой горы. Вода там была чистая, холодная, вытекала из расщелины тоненькой скудной струйкой. Каждое утро мы с подойником приходили к нашему источнику. Там было углубление вроде каменной лодки. Каждое утро эта лодка была полна до краев. Мы вычерпывали воду, таскали ее в избушку и знали, что утром источник опять встретит нас полной чашей.
Воспоминание об источнике пришло не случайно. Научные сотрудники нашего института, фольклористы, этнографы, филологи и другие собиратели прекрасного и мудрого, часто приезжают к старому улигершину и каждый раз записывают новые и новые его сочинения. Уезжают, возвращаются через несколько месяцев, и старик встречает их новыми улигерами, легендами, сказками и прибаутками. Так и в нашей каменной лодке накапливалась чистая хрустальная вода.
С горы была видна избенка старика. Издали она казалась совсем крошечной - может, потому, что рядом стояли новые, большие колхозные дома.
Внутри изба светлая, теплая, уютная, а снаружи она кажется некрасивой, низенькой. Даже не верится, что в этой почерневшей от времени избушке живет такой прославленный человек. Он жил небогато, своими руками кормил семью и все же находил время слагать свои чудесные улигеры, которые всегда отличались мудрой простотой, волновали и покоряли слушателей жизненной правдой. Герои его сказок боролись за правду и побеждали.
Если все устное творчество народа сравнить с морем, то пятьдесят лет в него впадали полноводным ручьем улигеры Улзытэ-бабая.
Навстречу мне с визгом выбежала большая черная собака. Она была без хвоста, но, видимо, постоянно забывала об этом, думала, что машет пышным хвостом, а сзади качалась лишь коротенькая палочка-обрубок. Собака ластилась, словно хотела сказать: «Наши давно встали и ждут вас, пойдемте скорее!» Она прыгала вокруг меня, мешала идти, старалась лизнуть руки, лицо. Она меня каждое утро так встречала, и каждое утро я вспоминал стихи Сергея Есенина, посвященные собаке Качалова:
ebooksa