– При Советской власти каждое учреждение – мое учреждение.
– Слушайте, мне не хочется сейчас с вами разговаривать.
– Это я не хочу с вами разговаривать. Идите в свою комнату. Еще неизвестно, чем вы там занимаетесь.
– Я печатаю фальшивые купюры.
Свизляк раскрыл рот и с ужасом посмотрел на меня.
– Вы это даже в шутку не говорите, – тихо и серьезно сказал он.
Я взглянул на него и понял, что сегодня об этом объективно напишет куда надо.
Бонда Давидович, стоявший у плиты над своей кастрюлькой, засмеялся, но Свизляк так на него политически взглянул, что тот осекся.
– Конечно, всякий политически сомнительный человек, – начал Свизляк, но в это время почтальон принес „Вечернюю Москву", и Свизляк, приняв газету, сказал:
– А вы, Бонда Давидович, я вижу, не интересуетесь текущей политикой.
Но кларнетист как будто и не слышал, стоял над своей кастрюлькой в ожидании, пока закипит, и молчал.
– Вся страна на лесах, – продолжал Свизляк, разворачивая газету „Вечерняя Москва", – на субботниках, воскресниках, а вы даже за похороны берете мзду, за смерть.
– Не трогайте меня, – тихо сказал Бонда Давидович.
– Вы индивидуалист, вот в чем дело, а мы отвергаем индивидуализм, и дуализм, между прочим, тоже,– прибавил Свизляк.
Бонда Давидович заткнул пальцами уши:
– Не приклеивайте мне ярлыки, я ничего не хочу слушать, я честный советский человек.
– Это ты-то советский человек, ха! – сказал Свизляк.
– Не говорите мне „ты", я с вами свиней не пас.
– Ты ведь аполитичный человек, – продолжал Свизляк, – а кто не с нами, тот против нас.
– Не смейте мне тыкать, – визжал Бонда Давидович.