Толпа зарычала, и Марк Антоний заколебался. Толпа могла сделать с ним и с центурионами, стоявшими вокруг возвышения, все, что угодно. Стоило ему перегнуть палку, чрезмерно распалить чувство вины или разозлить, и толпа проглотит его. Он шел по лезвию ножа, прекрасно отдавая себе отчет, на что способны разъяренные римляне. Вновь он посмотрел на сенаторов и увидел, что число их заметно уменьшилось, потому что они тоже прочувствовали настроения толпы и просчитали, на ком она может выместить свою злость. Марк Антоний улыбнулся, собравшись с духом и зная, что хотел бы от него Юлий. Он знал это с того самого момента, когда увидел Кассия и других заговорщиков, входящих в сенат с высоко поднятыми руками, чтобы показать всем, что на них кровь тирана. Он хотел, чтобы народ Рима осознал, что сделали эти люди. Чтобы увидел, что произошло.
Марк наклонился к центурионам и понизил голос, чтобы его услышал только тот, кто стоял ближе всех.
– Поднимись сюда. Встань рядом со мной.
Центуриона словно создали для подобных церемоний: ветеран не одной войны в безупречно начищенном доспехе. Тот ответил с неохотой: инстинкт самосохранения требовал не спускать глаз с толпы, подступившей очень уж близко.
– Консул… мой пост здесь… – начал он.
Антоний опустился на одно колено, и в его шепоте послышалась злость.
– Как ты и говоришь,
Центурион опустил голову, покраснев от стыда. Без единого слова он поднялся на возвышение, а другие центурионы чуть раздвинулись, чтобы закрыть образовавшуюся брешь.
Марк Антоний выпрямился во весь рост, так что его глаза оказались на уровне плюмажа центуриона. Посмотрел вниз.
– Под телом лежит восковая статуя, центурион. Достань ее. Подержи, чтобы все могли видеть.
У мужчины отпала челюсть. Он яростно замотал головой, потом все же ответил:
– Что? Какую ты затеял игру, консул? Пожалуйста, не надо. Закончи речь и позволь нам увести тебя.
– Как тебя зовут? – спросил Марк Антоний.
Центурион замялся. Прежде он сохранял анонимность, ничем не выделяясь среди таких же, как он. А тут вдруг его выдернули из общего ряда, и он понимал, что к добру это не приведет. Шумно сглотнув слюну, он поблагодарил своих личных богов, которые так его подставили.
– Центурион Оппий, консул, – ответил он неохотно.
– Понятно. Я буду говорить медленно и ясно, центурион Оппий. Повинуйся моим приказам, право отдавать которые принадлежит мне по закону. Выполняй принесенную тобой клятву верности Республике или сними шлем и передай трибуну своего легиона мое требование показать тебе, что такое римская дисциплина, раз уж ты, похоже, про нее забыл.
Губы центуриона превратились в тонкую полоску. Глаза его злобно засверкали, но он коротко кивнул. Такое требование означало публичную порку утяжеленной плетью, а может, даже публичную казнь в назидание другим. Он повернулся и посмотрел на тело Цезаря.
– Он не будет возражать, – продолжил Марк Антоний, и его голос вдруг смягчился. – Он был моим другом.
– Я не знаю, что ты задумал, консул, но, если они бросятся на нас, в следующий раз мы увидимся только на том свете, – прорычал Оппий.
Антоний сжал кулак, но центурион уже низко наклонился и приподнял золотую ткань. Под телом Цезаря лежала статуя из белого воска в рост человека, одетая в пурпурную тогу с золотом по краю. Оппий в ужасе отпрянул. Черты лица скульптуры скопировали с лица Цезаря. Голову ее украсили лавровым венком.