«А он изменился», – отметил про себя ротмистр. Люшкова он не видел несколько месяцев. За это время перебежчик сильно сдал. Кудрявый смоляной хохолок на макушке поблек, залысины стали еще больше, нос вытянулся и заострился. Прежними оставались лишь глаза – из-под кустистых бровей они хитрыми буравчиками сверлили вошедшего.
– К вам, к вам, Генрих Самойлович. Рад вас видеть живым и здоровым. – Ясновский попытался придать голосу приветливость.
– С чего бы это? – не поверил Люшков.
– Ну, как же! Служим одному делу и…
– Ладно, ротмистр, оставьте эти сказки для дураков. Говорите прямо – зачем пожаловали?
Но Ясновский уже вошел в роль.
– Вам не осточертело торчать в этой дыре? – спросил он, многообещающе улыбаясь.
– Допустим, осточертело, а что вы можете предложить?
– Харбин вас устроит?
– Харбин? С чего вдруг такая милость? Держали, держали в этой дыре…
– Генрих Самойлович, это не милость, это нормальное развитие событий. Конечно, при нашей работе опасность всегда существует, но, мне кажется, ситуация изменилась. Во-первых, взяли боевиков – тех, кто готовил на вас покушение. Во-вторых, дали прикурить подпольщикам, а главное – вышли на красного связника.
– На связника? – заинтересовался Люшков.
– Да, Генрих Самойлович! – Душа ротмистра возликовала: кажется, клюнул.
Но Люшков неопределенно пожал плечами и сказал:
– Часом, не в качестве живца хотите использовать?
– Генрих Самойлович, о чем вы? Мы не можем разбрасываться такими кадрами, как вы. Давайте присядем, и я вам все расскажу.
Люшков турнул с табуретки пушистого черного кота.
– Садитесь, – нелюбезно предложил он.
Ясновский поморщился, но сел.
– В общих чертах ситуация складывается следующим образом. По данным нашей агентуры, но главное, из расшифрованной радиограммы харбинской резидентуры…