Белый снег – Восточный ветер,

22
18
20
22
24
26
28
30

– Насколько я понял, с недавнего времени заботы у нас общие?

– Совершенно верно, и он рассчитывает на вашу поддержку.

– Поможем, правда, времени в обрез, но надеюсь, справимся, – проявил осведомленность Дервиш.

– Надо успеть до конца ноября, – напомнил Дмитрий.

– Об этом поговорим позже, а сейчас… А сейчас давайте сделаем заказ. – Дервиш улыбнулся. – К сожалению, в Харбине не так много мест, где можно хорошо поесть. Вернее, поесть по-русски, без всяких этих китайских штучек. Мм… какой здесь борщ! И духовная пища на уровне. Вертинский поет, когда наезжает из Шанхая – кстати, сегодня он здесь, – Коля Негин… Нет, положительно хорошее место.

– Сдаюсь! – поднял руки Дмитрий.

Дервиш хлопнул в ладоши. К ним подлетел чубатый молодец в перетянутой шелковым шнурком красной атласной рубахе и развернул меню. Мелочиться они не стали, выбор был сделан богатый. Ждать заказ долго не пришлось. Вскоре на столе появилась водка, а на закуску к ней – дымящиеся расстегаи с визигой.

– За знакомство и удачу! – предложил тост Дервиш.

В «Погребке» действительно превосходно готовили. Дмитрий с аппетитом уплетал пирожки, за которыми появился наваристый борщ со сметаной. Дервиш говорил ни о чем, видимо, решив отложить серьезный разговор на потом.

Тем временем зал заполнился до отказа. На эстраде произошло заметное оживление. Под низкими сводами поплыли нежные звуки. Публика, внимая им, притихла. Одна из кулис дрогнула, и на сцену вышел всеобщий любимец – Александр Вертинский. Его встретили шквалом аплодисментов. Вертинский ответил элегантным поклоном, поднял руку, призывая публику к тишине, и запел.

Дмитрий, забыв про ужин, отдался во власть песни, голос Вертинского, о котором он много слышал от матери, проник ему в самую душу.

В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,Когда у вас на сердце тишина,Вы, брови темно-синие нахмурив,Тоскуете одна…

– пел грустный Пьеро, и вместе с ним грустили те, кто по разным причинам оказался за пределами родины. На глаза многих наворачивались слезы.

Несколько дней назад советский офицер Дмитрий Гордеев и представить не мог, что вместе с «недобитыми буржуями» будет слушать «кабацкие» песни. Но вот что удивительно, сидя здесь, в переполненном зале, он не испытывал ни ненависти, ни презрения к «классовому врагу». В его смятенной душе зарождалось что-то новое, чему он пока не мог подобрать определения. Сердце его всецело принадлежало песням. А когда зазвучала знаменитая «Молись, кунак»:

Молись, кунак, в стране чужой,Молись, молись за край родной,Молись за тех, кто сердцу мил,Чтобы Господь их сохранил.Пускай теперь мы лишеныРодной семьи, родной страны,Но верим мы – настанет час,И солнца луч блеснет для нас…

– он почувствовал, что и сам с трудом сдерживает слезы.

Это была не просто песня, а скорее молитва об утраченной родине, о прошлом… и о будущем. В час, когда фашисты наступали на Москву, последние слова приобретали совсем иной смысл.

Последний куплет зал пел стоя.

Дмитрий был потрясен. Он почувствовал общность с теми людьми, что наполняли зал. Разделенные границей и идеологией, и он, и они были все же детьми одной многострадальной русской земли.

Вертинский закончил петь, а публика все не отпускала его. Концерт прервало внезапное появление полицейских.

– Всем оставаться на местах! Проверка документов! – раздалась грозная команда.

Дервиш и Дмитрий напряглись.