– И мы так думаем, – обращаясь к говорившему, сказал Предпелк. – Мы, сколько нас тут великополян, этого малопольского, краковского короля не хотим. А когда мы начнём, тогда и малополяне одумаются… Нам нужен король, чтобы жил у нас, с нами жил и нас понимал. Тот пусть в Италию идёт, чтобы ему теплей было… мы иного, в кожухе, себе подыщем, такого, что наши кожухи ему смердить не будут.
Начался говор и смех.
– Мы только подождём и посмотрим, – повторил Дерслав, – выберем того или иного, а кого-нибудь иметь должны, и такого, чтобы менять его уже было не нужно!
Тогда другие начали вставать с места, прощаться и выходить, и Ласота вскоре остался наверху наедине с Дерславом.
IV
Дерслав Наленч не был ни в своей семье, ни в своей околице, ни на своей земле человеком большого значения.
С людьми он жил хорошо, слушали его охотно, но влияния ему никакого не приписывали, а он сам, когда ему кто-нибудь давал понять, что на это влияние рассчитывал, отпирался как можно сильнее.
Землевладелец он был богатый и принадлежал к распространившейся верхушке, которая много в стране значила. Его, может, больше, чем других, интересовала судьба рода и доля края, но, суетясь около обоих, он, казалось, специально заслоняется другими. Он предпочитал, чтобы то, что делал, шло на пользу другому, славы от этого не искал, а может, и заботы, какую она за собой тянет, хотел избежать.
Те, кто очень близко его знали, называли хитрым, иногда, смеясь, лисом, а это было несправедливо, потому что Дерслав ложью не пользовался и другим её не прощал, всегда шёл прямой дорогой, не любил только ради святого покоя делать это чересчур заметным.
Мало кто знал, как много Дерслав мог и делал, сколько подавал идей, как мог расшевелить и растолкать людей, ведь ни одно более или менее важное дело не обходилось без него. Признавали его потом за кем-нибудь другим, он не объявлял о себе, улыбался только.
Несмотря на то, что он был привязан к дому и жене, хотя любил детей и уже возрастом мог бы объяснить, что обеспечил себе отдых, Дерслав от привычки к авантюрам и суматохе не мог ничего проспать.
Был какой-нибудь шляхетский съезд, Дерслав всегда там присутствовал; двигалось что-нибудь или закипало – бежал сразу. Звали в Краков – готов был всегда.
Эти времена, начиная с Пшемковых, не говоря о более древних, были в Великой Польше неспокойными. Сидеть за печью мало кто мог, одному на тракт выехать трудно было отважиться. У границ грабили саксонцы и бранденбуржцы, из Силезии также прибегали разбойники.
В самой Великопольше их намножилось с Борковича, брат его и сын мстили за умершего. Другие по их примеру отправлялись на лёгкий заработок на дорогах. Грабили заморских купцов, а когда тех не стало, бросились на своих. Семьи ссорились друг с другом, затем, не ища справедливости в судах, сами её себе оружием добывали. Нападали на владения духовных лиц, занимали леса и королевские заброшенные земли.
Беспорядок становился всё больше; великорядцы за глазами короля справиться с ним не могли. Уже при Казимире, который редко заглядывал в Великопольшу, Боркович начал возмущать умы, провоцируя своих земляков против малополян, Кракова и королевской власти.
Именно там, где по причине близкого соседства крестоносцев, Бранденбургов с их саксонцами и силезцами нужен был наивысший порядок и бдительность, их было меньше всего. Ни один великорядца справиться с великополянами не мог. Обольщали их часто соседи, а возмутителям это было на руку; когда мутилось, ловили рыбу в мутной воде.
Пану Дерславу, хотя бы хотел спокойно сидеть у костра, время не позволяло, а он сам к этому охоты не имел.
Ещё перед прибытием в Краков на коронацию он убедился в Познани, что почти все были против будущего короля Людвика.
Великопольша гораздо сильней, чем краковяне и остальная Польша, поддерживала кровь Пястов.
Кричали, что покойный король не имел права распоряжаться землёй, которой правил пожизненно.