— Дачу хоть завтра можно завести. Получить участок в так называемом коллективном саду за городом и построить дощаник. А машина — по вещевой лотерее бац, и вот она! «Москвич», «Волга».
— Я спрашиваю серьезно.
— А если серьезно, это уж как выйдет. Пока что ни в даче, ни в машине я не нуждаюсь.
— Бессребреник! Мне это подходит. Давайте дружить, а?
— Трудно так вот, сразу-то. Тем более что и враждовать нам не с чего.
Когда котлеты были съедены, Ия предложила:
— Кофе поедем пить ко мне. Здесь какой же кофе! Бурда. А я могу приготовить настоящий турецкий. Недалеко. Несколько остановок на автобусе. Или на троллейбусе. До улицы Димитрова. Бывшая Якиманка.
Все втроем вошли они во двор старого серого дома, поднялись по обшарпанной, темной лестнице на второй этаж. Ия отворила дверь своим ключом. В запущенной темной квартире с застойным, неприятным запахом в коридоре она отомкнула еще одну дверь, включила за нею свет, и Феликс увидел почти испугавшее его странное жилище. После чистоты и постоянно свежего воздуха у них дома, после такой же чистой и светлой квартиры семьи Нонны и всех других известных ему квартир, пусть даже небольших, тесных, но опрятных, здесь ему показалось, что он попал в вертеп таких времен, в какие происходили события, описанные Достоевским в его романе «Преступление и наказание». Никогда в этой комнате не менялись, думалось ему, мрачные, неопределенного рыже-буро-серого цвета обои, не освежался белилами чуть ли не ставший черным потолок, вполне возможно, что он еще хранил на себе копоть керосинок военных лет. Половицы шатались под ногами. На этих разошедшихся, широких, с облезлой краской тесинах, занимая всю середину комнаты, стоял круглый, низкий стол, у которого, чтобы сделать его таким, просто-напросто отпилили ножки. Вокруг стола располагались старые-престарые кожаные стулья, тоже с укороченными ножками. Стол был завален книгами, рукописями, начатыми пачками сигарет, карандашами. Среди всего этого стояли две пишущие машинки и лампа с широким плоским абажуром.
— Не смущайтесь, — сказала Ия гостеприимно. — Устраивайтесь на тахте. Но пусть вас не испугают звон и визг пружин. Тахта старенькая. И все здесь старенькое. Оно еще бабушкино и дедушкино, а может быть, и прабабушкино и прадедушкино.
Действительно, пружины залязгали под Феликсом и опустили его чуть ли не до самого пола. Он сидел так и рассматривал вкривь и вкось развешанные по стенам случайно подобранные эстампы, дешевые картинки, среди которых, трудно понять почему, оказалось несколько старых икон и костяное распятие; две железные подковы, помещенные под распятием, были подняты, видимо, где-то на сельских дорогах.
Ия кипятила в электрической кофеварке кофе, Липочка помогала ей.
— Ийка закончила что-то восточное, — говорила Липочка, звякая чашками и блюдцами. — Она индолог, ориенталист, синолог.
— А что это такое? — поинтересовался Феликс.
— Синолог-то? Да специалист по Китаю. От слова «Сина», «Чина». Знаешь, — пропела Липочка, — «чина-чина-чина сан»? Из оперетки.
Кофе пили долго, из чашечек, а чашечки были крохотные, и наполнять их приходилось по нескольку раз. Пили на той стороне стола, с которой хозяйка просто взяла и сгребла все. что там было, — бумаги, книги, коробки со скрепками. На вопрос Феликса, чем она занимается, Ия ответила:
— Перевожу.
— С каких же языков?
— А с каких вам угодно?
— То есть? Вы все языки, что ли, знаете?
— Не все. Но могу с французского, могу с английского, могу с хинди, с урду, с арабского, корейского…
ebooksa